– Пашка, ты опять?! Опять эту ерунду смотришь?!
Шаркая тапочками, бабушка пересекла крохотную комнату и выключила телевизор.
– Ба-абу-уля, это же про Мертвые земли-и! Ну, бабу-у-уля!
– Хватит ныть! Нет никаких Мертвых земель! Шел бы лучше погулять – красота-то какая на улице!
– Что, опять снег выпал?
– Ну да! В наше-то время такого и не видел никто – что зима, что лето. А с тех пор, как дамбу в Беринговом проливе разобрали, красота – холодно только…
Пашка вскочил, сдернул с гвоздя куртку и кинулся к двери.
– Смотри, осторожней: там буровиков на вахту собирают!
Он стоял на крыльце, задрав голову, и пытался губами поймать снежинку. Это была почти сказка, но все портил шум двигателя, обрывки песен и мат.
На той стороне улицы – наискосок влево – длинный одноэтажный барак. Там живут рабочие-буровики. Раз в две недели одних привозят с вахты, а других увозят. Вход в барак только один – посередине. Низкое крыльцо помещается между двумя холмами из консервных банок, бутылок и пузырьков из-под одеколона. Возле крыльца урчит двигателем вахтовка – трехосный КАМАЗ, к которому приделан кузов от пассажирского автобуса. Двое начальников в куртках из кожзаменителя вытаскивают по одному из барака рабочих и вытряхивают у них из карманов и рюкзаков бутылки. Они бросают бутылки на землю, стараясь разбить, рабочего запихивают в автобус и идут за следующим. Они увлеклись этим делом и не замечают, что автобус не наполняется, потому что рабочие изнутри отжали заднюю дверь, по одному вываливаются наружу и расползаются в разные стороны, прихватив уцелевшие бутылки. Впрочем, начальники тоже, наверное, не сильно трезвые…
Пашка поймал наконец снежинку и счастливо засмеялся. Ему захотелось предстать перед этими людьми этаким широкоплечим красавцем в гибкой броне и с винтовкой. Он уже хотел так и сделать, но вспомнил про бабушку и передумал. Лучше он проверит, на месте ли его богатство!
Опасливо оглядываясь по сторонам, Пашка обогнул мусорную кучу и подошел к соседнему крыльцу. Возле самой стены он встал на колени и отодвинул в сторону заветную доску. Здесь, в норе под крыльцом, раньше жил Бобик, которого съели бичи, а теперь, прикрытое тряпками, лежало его сокровище. Пашка не стал его доставать, а только пощупал – на месте ли? Он был на месте – почти целый американский кевларовый костюм! Ну и что, что на груди и спине у него дырки от самодельной кумулятивной пули, зато все остальное цело, как в кино! Они с пацанами нашли его летом: Федьке достался шлем со стеклом, а Сереге ботинки, только они ему велики…
Доски-горбыли над головой заскрипели, и Пашка замер в испуге. Раздалось сопение, хриплый надсадный кашель, и он вздохнул с облегчением: это всего лишь сосед дядя Кузя вышел на крыльцо. Этот – свой, этот – не выдаст! Пашка вылез из норы, отряхнул колени и поздоровался. Сосед не ответил.
Так же, как он сам недавно, дядя Кузя стоял, подняв лицо к небу, только при этом сильно покачивался из стороны в сторону:
– Ит из сноуин! Ит из сноуин…
Услышав английские слова, Пашка решил, что подходящий момент настал, и попросил:
– Дядя Кузя, а дядя Кузя! Расскажи, как ты попал в плен! Расскажи! Ты же обещал!
– Ноу… Ноу Кузя! Ай эм Смит… Грустно мне, Паша… Дисплей у меня тогда заело…
Сосед вздохнул, опустился на четвереньки и начал блевать. Из его спины между лопаток, как всегда, торчали клочья ваты. Оно и понятно: где же найти телогрейку на такие-то плечи!
– Пашка! Пашенька! Ты куда подевался?
– Тут я, бабуля! – Он оставил соседа и подошел к своему крыльцу, где бабушка зябко куталась в изъеденную молью шаль.
– Ты вот что, Пашенька… Я и забыла совсем: хлеба-то у нас и нет на вечер, а скоро уж дед вернется! Сгонял бы ты к матери, а? Заодно отнесешь ей майонезу – я как раз пару баночек прикупила к празднику…
Как всегда в таких случаях, любимый внук притворно надулся:
– Вот еще! Буду я мотаться туда-сюда! Видишь, какая погода?
– Ну, Пашенька, это же рядом совсем! И майонез отнесешь – она рада будет!
– Ага, рада! А я? В 8:30 вторая серия, а у нас дома телевизор черно-белый! И экран моргает… когда папа на связь выходит!
– Тише ты, тише! Это у вас антенна, Пашенька. Папа уж починил, наверное. Да и что тебе дома-то? У нас посмотришь – до восьми сто раз обернуться успеешь!
– Ну, ладно! Только…
Внук задумался, чего бы еще потребовать за услугу. И придумал:
– Только вот что: ты мне расскажешь…
– Пашенька, дед же не разрешает – маленький ты еще! Узнает – ругаться будет!
– Ага! Как за хлебом посылать… в буран и пургу, так не маленький, да? Видишь же: нет погоды!
– Да как же нет, Пашенька?!
– А вот так: мне виднее! Или расскажешь, как танцевала перед солдатами на БТРе, пока наши вакуумную бомбу закладывали! И про Охот…
– Тише! Тише, Пашенька! Не дай бог, услышит кто!
– Ну, и что? По-моему, все и так знают, только вид делают! Даже менты и солдаты!
– Горе ты мое! Ну, что с тобой делать…
– Значит, договорились? Уговор дороже денег! И телек до одиннадцати!
Довольный своей победой, Пашка опустил в карман теплую баночку с жестяной крышкой и отправился за дом, где были свалены бревна и пустые бочки из-под солярки. Там у них с пацанами был оборудован шалаш – из тех же бочек, палок и кусков старого рубероида.
Следы на снегу Пашка увидел раньше, чем услышал голоса друзей – они были там и, конечно, опять курили.
– Здорово, жлобы! Вы чего телек не смотрите?
– Да ну его – опять старье показывают! Мы лучше покурим, – ответил Федя. Серега возмутился:
– Покуришь с этим! Давай сюда бычок – моя очередь затягиваться!
– Не дам: ты как дернешь, так сразу полпапиросы!
– Ну, и что? Говорил же: надо две брать!
– Ты сам первый зассал две взять!
– Нет, ты!
Пашка снисходительно усмехнулся:
– А спорим: не подеретесь! Слабо?
Парни, как всегда, дружно обиделись:
– А слабо глаз на ж… натянуть? – Федя попытался схватить его за ногу, а Серега влепить подзатыльник. Только Пашка был наготове и успел увернуться:
– Ладно, ладно! Шуток не понимаете? Некогда мне тут с вами: к матери надо смотаться, пока вторая серия не началась!
– Может, тебе бычок в задницу вставить? Будешь на реактивной тяге! – ехидно предложил Федя, но Серега не согласился:
– Лучше ему пендель вломить! Для скорости это первейшее средство!
Пашке очень хотелось затянуться папиросой, но попросить мешала гордость. И мать может учуять… Да и не дадут, наверное, жмоты… В общем, просить он не стал: снял куртку, забросил ее в шалаш и начал взбираться по скользким бревнам на самый верх штабеля. Там он снял и ботинки, пристроил их на бревне подошвами вверх, чтобы внутрь не нападал снег, и, зябко поеживаясь, расправил крылья. С ними все было в порядке, и, коротко подпрыгнув, он лег грудью на воздух.
