Ничего удивительного что униженный и оскорблённый Юровский принялся мстить гоям…
Когда известие о покушении разнеслось по всей стране…можно было ожидать, что страна оцепенеет от ужаса! Раз можно поднять руку на Божьего Помазанника- значит, всё позволено?!
Однако- организаторы 'кровавого воскресенья' просчитались…реакция народа была совершенно иной!
В Киеве, где на Крещатике рыжий еврейчик разорвал раму с портретом Михаила Александровича, просунул туда голову и кричал:'Ви! Слюшайте! Тепер я ваш цар!' - мастеровые, сперва слегка оторопев, к вечеру устроили первый в этот день 'pogrom'…полетел по Подолу пух из распоротых перин!
Больше всего пострадали совершенно непричастные сапожники да портные…Поляковы да Бершадские вовремя укрылись за тяжёлыми ставнями, окружённые многочисленной частной охраной…
… 'Когда идеи перестали быть коралловыми украшениями, а стали для интеллигенции пружинами действий, иногда героически самоотверженных, - и в эту более зрелую эпоху наша историческая бедность создала колоссальное несоответствие между идейными предпосылками и общественными результатами интеллигентских усилий. Вбивать часами гвозди в стенку стало как бы историческим призванием русской интеллигенции.
Чтобы не пьянствовать и не резаться в карты в сытой и пьяной среде "мертвых душ", нужен был какой-нибудь большой идейный интерес, который, как магнит, стягивал бы к себе все нравственные силы и держал их в постоянном напряжении.
Чтоб не брать взяток и не искательствовать среди искателей и мздоимцев, нужно было иметь какие-то свои глубокие принципы, отрывавшие человека от среды и делавшие его отщепенцем: нужно было быть карбонарием или, по меньшей мере, фармазоном.
Чтоб жениться не по тятенькину приказу, нужно было стать материалистом и дарвинистом, то есть крепко-накрепко уразуметь, что человек происходит от обезьяны, и поэтому тятенька в восходящей лестнице родословия примыкает к обезьяне ближе, чем сын.
Протянуть руку к римскому праву или к ланцету означало - в принципе протянуть ее к запрещенной литературе и прийти к несокрушимому убеждению, что без политической свободы тупым и ржавым куском железа окажется ланцет.
Чтоб бороться за конституцию, интеллигенции понадобился идеал социализма. Наконец, ей пришлось заняться обесценением всяких "преходящих" политических ценностей перед верховным трибуналом "Долга" и "Красоты", - только для того, чтобы… облегчить себе примирение с режимом.
И вот это-то убийственное несоответствие между идеологией и житейски общественной практикой, это кричащее свидетельство о бедности являлось для интеллигенции, наоборот, источником необузданного высокомерия.
'Смотрите, - говорят, - какой мы народ: особенный, избранный, "антимещанский", грядущего града взыскующий… То есть народ-то наш, собственно, если до конца договаривать, дикарь; рук не моет и ковшей не полощет, да зато уж интеллигенция за него распялась, всю тоску по правде в себе сосредоточила, не живет, а горит - полтора столетия подряд… Интеллигенция заместительствует партии, классы, народ. Интеллигенция переживает культурные эпохи - за народ. Интеллигенция выбирает пути развития - для народа. ' Где же происходит вся эта титаническая работа? Да в воображении той же самой интеллигенции!
Но вот чудо: сделал абсолютно свободный русский интеллигент три шага и позорнейшим образом заблудился меж трех сосен. И снова идет он на выучку в Европу, берет оттуда последние идеи и слова, снова восстает против их обусловленного, ограниченного, "западного" значения, приспособляет их к своей абсолютной "свободе", т.е. опустошает их, и возвращается к точке отправления, описав 80.000 верст вокруг себя. Словом: твердит зады и врет за двух.
Ничего другого ведь версиловская "свобода" и не означала, как свободу мысли- гулять без дела. И эта "свобода" - ею в абсолютнейшей мере обладал, напр., народоволец Морозов, когда разгадывал в Шлиссельбурге загадки Апокалипсиса, - эта "свобода" проклятием тяготеет над всей историей русской интеллигенции'…Лев Давидович Троцкий (Бронштейн) 'Об интеллигенции'
…'Тучи над городом встали,
В воздухе пахнет грозой…
За далёкою Нарвской заста-авой
Парень живёт молодой…'
Патруль 'Черной Гвардии' Путиловского завода - двенадцать человек, одетые в домашние кацавейки, шубейки и пальтишки на ватине (а у кого пальто так прямо на рыбьем меху, семисезонное), во главе с бывЫм унтером Павловского полка (тот один в своей старой гвардейской шинели) вышагивают посреди мостовой…с оружием у них тоже, не очень: пара охотничьих сестрорецких двустволок, одна берданка, кои во времена оны за два рубля штука Военным ведомством распродавались, да никто их не покупал- вот знать бы, где упасть- соломку бы постелил…крепки русские люди задним умом… у остальных- кованные в кузнечном цехУ бебуты да пики…
Навстречу- барышня, по виду- курсистка…
- ' Сударыня, можно Вас спросить, далеко ли путь держите?'
'Отстань, Прохор…чего ты цепляешься! Видишь, и так, бедная, напугана до соплей, фонари же не горят…иди, иди себе, дочка!'
'Нет, дядя Федя, я спросить хочу- а чего она в таком месте в такое позднее время делает?'
'Прошка, ну что ты как репей…может, заболел кто…в аптеку торопиться…'
'Никакой аптеки в той стороне нет…там вообще ничего нет, окромя капсюльного цеха…'
'Слушай, я не пойму, чего тебе надо…чего ты фулюганишь, словно эс-дек какой, прости Господи…к прохожим цепляешься…смотри, другой раз тебя с собою не возьмём - не слушай его, милая, проходи себе с Богом, доброго тебе пути…'
И пошли бы они мимо, каждый своей дорогой, ежели бы у барышни сегодня не было обычного, ежемесячного недомогания…а так- взмахнула она узелком, который несла в вытянутой руке наподобие Пасхального кулича,и с искажённым ненавистью лицом крикнув:'Долой самодеГжавие!'- швырнула его прямо под ноги проклятым погромщикам-антисемитам…
… Когда развеялся дым, на заснеженной мостовой остались лежать двое- дядя Федя с оторванными ногами и барышня-бомбистка, которой осколок булыжника из мостовой угодил прямо в висок…
Прохор, утерев кровь с рябого лица, произнёс не как предположение- а как непреложную истину:'Пора. Пора бить жидов. И ещё… Интеллихентов!'
… В деревне Гадюкино, Покровской волости, Саратовской губернии, что привольно раскинуло свои кривые улицы в заволжской степи, земский фельдшерско-акушерский пункт вызывал при первом взгляде чувство жалости…при втором взгляде, впрочем, тоже…
Избёнка была жалкая, печка дымила…и казалось, что храм богини Гигеи сейчас вот прямо и завалится на бок… впрочем, с указанного бока стену подпирали две слеги!
