– Клянусь, – подалась вперёд разрумянившаяся Елена, – ты же знаешь, тайны во мне умирают.
– Зинни, – Василиса выжидательно наклонила головку, – теперь ты.
– Я лучше выйду, – вскочила Зюка, – я… я разговариваю во сне.
Сиди она дальше от двери, может, её бы и ухватили, а так княжна выскользнула из «девичьей» гостиной, тихонько прошмыгнула мимо двери в столовую, успев заметить, как маменька комкает платок под сочувственным взглядом княгини Аргамаковой, и юркнула в зимний сад. Болтать о всякой ерунде, когда Фёдор Сигизмундович мог быть ранен или даже убит, не было никаких сил. Хорошо, дома считали, что она переживает из-за Геды, и никто не знал, о чём говорилось в письме. Кроме Николая Леопольдовича, но крёстный не расскажет, а само послание в Особой Канцелярии заклеят так, что никто ничего не заподозрит. Тем более Геда… И всё равно слушать про дурака Иловайского с его усиками и белокурым коком было почти невыносимо. Хорошо, что противного блондина сплавили на воды, и плохо, что туда же не убралась Елена со своими Аргамаковыми. Нет бы… полечиться, сидят в гостиной и охают из-за чужого воздыхателя, хотя одна замужем, а две просватаны.
Зинаида непонятно зачем топнула ногой на ни в чём не повинную пальму и уселась у её подножья, глядя на разноцветные альпийские фиалки. Очень хотелось написать Росскому и во всём признаться, но куда и как? Ничего не поделаешь, придётся ждать конца кампании или хотя бы весточки от Геды, если тот соизволит взяться за перо. Девушка наклонилась, сорвала похожий на мотылька розовый цветок с малиновой полоской вокруг тычинок. Вот бы вложить его в ненаписанное письмо, но нет, невозможно это, не обманывай себя, княжна. Фёдор Сигизмундович женился, когда Зюке не исполнилось и двенадцати. Скоро она тоже пойдёт к алтарю и уедет из этого дома, из Анассеополя, из России… Что поделать, сейчас в семействе Алдасьевых лишь две девицы на выданье – Мэри и она, а немецких женихов – трое. Кого-то осчастливят родной племянницей василевса, кого-то – двоюродной, а кто-то останется с носом. В любом случае, если верить портретам, длинным и унылым…
Великая княжна со вздохом приколола цикламен к платью, благо оно было розовым, и совсем уж собралась вернуться к сорокам, когда Яков доложил о приходе графа Богунова.
– Ваша светлость! – Штаб-ротмистр имел вид даже более бледный, чем вчера. – Прошу прощения, я дерзнул похитить ваше драгоценное время…
– Пустое! – перебила Зинаида. – Я вам признательна, ведь вы меня избавили от трёх… От не очень приятного общества, куда мне предстояло вернуться. Как ваша рана?
– Я о ней вспоминаю, только садясь на коня. – Зюка, конечно, не поверила ни на грош. – Зинаида Авксентьевна, я жаждал поблагодарить вас за участие и проститься…
– Вы уезжаете? – не поняла Зинаида. – Куда? Когда?
– Как только стихнет буря. Я возвращаюсь в корпус.
– Как в корпус? – Зюка вздрогнула. – Вы же ранены!
– Генерал от кавалерии князь Булашевич явил милость, взяв меня в адъютанты, для этой службы довольно и одной руки, – объяснил штаб-ротмистр и замолчал. Зюка тоже не знала, что сказать, вернее как. Что подумает Богунов, если она попросит передать письмо Росскому?
– Прошу простить мою дерзость, но я… Я мечтаю отплатить вам за вашу помощь хоть какой-то услугой…
– Вы это можете, – живо нашлась княжна, – вы же ещё увидите Геду? Моего брата… Я хочу ему написать… Мы очень дружны, очень, а даже если его отпустят проститься, мы… Мы не сможем свободно поговорить.
– Мне очень жаль, – наклонил голову Богунов, – но кавалергарды и конногвардейцы выступили ночью. Государь решил, что прощание и парад сейчас неуместны. Как говорится, лишние проводы, лишние слёзы…
– Так я напишу, – быстро сказала Зинаида, – вы подождёте?
– Я полностью в вашем распоряжении, – заверил штаб-ротмистр. – К его высокопревосходительству мне должно вернуться к трём часам пополудни или сразу же, как стихнет ненастье.
Шепнув Якову, чтобы поднёс гостю с холода, Зюка вихрем взлетела к себе – и вовремя, потому что уже раздавался голос маменьки, посылавшей Наташу проведать, что такое. Зинаида не сомневалась, что и Елена не преминет высунуть любопытный нос из гостиной, а за ней замаячат обе девицы Аргамаковы, и если они увидят Богунова…
Перо словно летело по бумаге. Яти, еры и фиты выстраивались стройными рядами, слова находились сами собой.
– Зинаида Авксентьевна! – Выросшая в дверях матушка при всей своей субтильности казалась грозным монументом Благовоспитанности. – Как можете вы принимать офицера, должным образом не введённого в дом? Вы, великая княжна?!
Будучи в сердцах, Дарья Кирилловна переходила с детьми на «вы», а бегство папеньки на глазах приехавших с визитом Аргамаковых вывело и так раздражённую княгиню из себя. Обычно Зюка, хоть и молча, принимала сторону матери, но сейчас она слишком торопилась, а выговор был от начала и до конца несправедлив.
– Я пишу письмо Геде. – Она даже не оторвала взгляда от бумаги, свершая ещё одно прегрешение против Истинного Добронравия. – Граф Никита Степанович Богунов был настолько любезен, что согласился доставить его. Он адъютант генерала Булашевича, и…
– Письмо Геде? – Маменька мгновенно забыла гнев. – Что же ты сразу не сказала? И почему держишь графа в передней? Какая невоспитанность, Зинаида! Немедля выйди к нему и пригласи остаться на обед. Или… нет уж, я сама. Ты опять всё перепутаешь.
Что можно было «перепутать», приглашая графа к обеду, осталось тайной, покрытой мраком.
– А… как же письмо…
– Закончишь, пока на стол накрывают! – отрезала княгиня. – Я Геде тоже отпишу. А теперь пойдём, посмотрим на твоего графа…
Елена и княжны Аргамаковы уже были тут как тут. Зюка не удержалась и за спиной матушки показала им кончик языка. Сестра укоризненно покачала головой, гостьи тактично не заметили.
«Они, наверное, все ждали, чтобы я выпалила, что он, мол, совсем не мой, – пронеслось у Зинаиды в голове. – А вот и нет, промолчу. Пусть что хотят, то и думают!..»
Несчастный штаб-ротмистр при виде великой княгини Дарьи Кирилловны попытался вскочить, лихо щёлкнув каблуками, но из-за раненой руки едва не потерял равновесие и только чудом удержался на ногах.
– Дорогой граф. – Маменька протянула руку, и Зинаида мимоходом позавидовала её поистине монаршей грации. Никогда у самой Зюки-каланчи так не получится… – Я очень, очень вам признательна за проявленную заботу. Прошу простить мою младшую дочь, не известившую меня о приезде вашем. Вы же, если не ошибаюсь, графа Степана Романовича сын?
