— Куда ты еще собрался?
— Вернусь в город, заберу коней и оружие, наплету что-нибудь иезуитам, чтобы не ломали головы, куда ты пропал.
— А дальше?
— Дальше будем думать, где теперь Душегубца искать.
Ольгерд в ответ промолчал. Дождался, пока Измаил, чуть припадая на ногу и отталкиваясь посохом от земли, скроется за поворотом, поставил бочонок, вынул нож, сковырнул верхний обруч и выбил крышку.
Измаил не ошибся — бочонок был доверху заполнен монетами, и не серебрянными ефимками, а незатертыми золотыми дублонами. Сарабун, охнул из-за плеча. Не испытывая ровным счетом никаких чувств, Ольгерд зачерпнул монеты в пригоршню и выпустил их обратно сквозь пальцы. Потом прикрыл крышкой, чтоб не блестело, опустился на пень сидел в молчании до тех пор, когда уже в сумерках, возвратилсяс лошадьми Измаил.
Они сидели втроем у вокруг небольшого костра. В темноте у деревьев недовольно храпели привыкшие к стойлу кони. Сарабун достал из сумки хлеб, порезал его аккуратными ломтями и жарил на прутиках куски сала.
— Вот и все, — завершил рассказ Ольгерд. — В крипте, помимо саркофагов и золота, спрятаны мумии из твоего Египта. Душегубец отправился завоевывать весь мир. Ну а рижские архивы, судя по их размерам, хранят столько тайн, что и не вообразить. Правда, что это за хранители им владеют и какому богу они молятся, я так и не понял.
— Здесь как раз все понятно, — ответил, не отрывая глаз от пляшущих языков костра, Измаил. — Водяной тоннель — это не мера предосторожности, а ритуал. Тебя провели через обряд посвящения вольных каменщиков. Это тайное общество, члены которого считают себя потомками мастеров, строивших в Иерусалиме Храм Соломона. Их мистерия с тоннелем и завязанными глазами означает блуждание человека в одиночку во тьме невежества. А протянутая тебе путеводная рука символизирует путь к свету знаний через обретение братьев-единомышленников. Кроме того, считается, что вольные каменщики связаны с тамплиерами — ведь этот давно распущенный орден, назывался когда-то "Орден рыцарей Христа и Храма Соломонова" — так что здесь еще и прямая связь с посредниками-иезуитами. Что касается этого магната, Сиротки, то действительно, я припоминаю записи полувековой давности, о том что в нашу общину в аль-Кусоре прибыл польский паломник, страстно возжелавший проникнуть в тайну бальзамирования и готовый платить за рецепты бальзамов любые деньги. Ну да ладно, о тайных обществах и их связях мы поговорим потом, за кружкой доброго пива, когда вернем Черный Гетман обратно в Киев. Куда теперь отправимся, Ольгерд?
Ольгерд встал, перебросил через плечо повешенную рядом на сук портупею, привычным движением проверил, на правильном ли месте сабельный эфес.
— Кто куда. Измаил!
Хоть на лице у египтянина и не дрогнул ни один мускул, было видно, что такого ответа он не ждал.
— А как же наш уговор? — произнес он после продолжительной паузы.
— Нашему уговору пришел конец. О чем мы в Кирилловской церкви друг другу клялись? Найти Душегубца и Черный Гетман. Душегубца мы отыскали. Черный Гетман тоже. Что первого не убили, а второй не забрали — на то воля божья. Не нужно было тебе с самого начала меня с собой брать. Проклятье лежит на моем роду.
Египтянин пожал плечами.
— По букве договора ты прав. Как знаешь. Куда подашься теперь?
— Сперва в Лоев. Выясню там, где Ольга и поеду за ней. Ты со мной, Сарабун?
Лекарь давно позабыв про шкварчащее в костре сало, стоял потупив глаза.
— Что не так? — спросил его Ольгерд.
— Ты уж прости, господин, — протянул Сарабун неуверенным голосом принявшего окончательно решение, но вместе с тем робеющего человека, — но не поеду я дальше с тобой. И не в тебе тут дело, за тобой-то я, как за каменной стеной. Просто в последнее время я начал превращаться из медикуса в какого-то могильщика. Ну кобзарь покойный, это еще можно понять. А потом наши кондотьеры из Кафы, мой благодетель Пан Тарас, казненные казаки. И, наконец эта девушка, Фатима. Устал я, господин Ольгерд, от эдаких пертурбаций. Отпусти ты меня учиться, мое дело людей исцелять.
Ольгерд, ни слова не говоря, кивнул и пошел собирать коней.
— Что с золотом делать думаешь? — окликнул его Измаил.
— А что оно разве мое?
— Ты первым в подземелье проник, стало быть твое. Тебе и решать.
— Что тут решать? Выдай Сарабуну столько, чтоб на жизнь да учебу хватило. Себе я возьму лишь на то, чтобы Ольгов свой выкупить. Остальное ты забирай. Ты ведь, я так понимаю, от цели своей не отступишься.
— Не могу, — серьезно ответил египтянин и, отбросив крышку бочонка, стал раскладывать дублоны на три неравные кучи.
Собравшись, Ольгерд крепко прижал к груди плачущего навзрыд Сарабуна. Подержал за плечи Измаила, глядя ему в глаза. Египтянин из последних сил старался выглядеть невозмутимым, но видно было, что и ему расставание с компаньоном дается отнюдь нелегко.
Ольгерд вскочил на коня и, не оглядываясь, поскакал навстречу пламенеющему небу по сказочно красивой лесной дороге. Кони пробивались через свежевыпавший тонкий снег, и за ними тянулась густая цепь черных налитых влагой следов.
Киевская зима, не морозная и недлинная, доживала свои последние дни. Снег еще не сдавался, но на крутых городских узвозах то здесь то там пробивалось наружу веселое журчание — преддверием грядущего половодья пробивали путь сквозь серый слежавшийся снег с холмов говорливые ручейки. Яркое солнышко, забравшись на самую середину густого лазурного неба, золотила верхушки Святой Софии, и ее шлемы-купола сияли так, что у проезжих-прохожих, что осеняли себя крестным знамением, не оставалось ни малейших сомнений в том, что краше Матери Городов Русских нет и не будет мест в православном мире.
Вволю налюбовавшись на древний храм, Ольгерд пустил коня шагом и тот, выстукивая брызги из-под белой раскисшей каши, двинул в сторону Лядских ворот, выводящих путников на Козье болото, мимо которого лежал путь к суетливым подольским улицам и майданам.
У ворот несла службу стрелецкая стража. Ольгерд скосился на вьючного коня: не торчат ли предательски из рогожного свертка треклятые гусарские крылья, королевский подарок. Вещь, что и говорить, дорогая, красивая, но разгляди гусарское украшение хоть один из двух двух тысяч расквартированных в городе стрельцов, состоящих под рукой московитского воеводы, и объясняться в том, как они попали к наемнику — литвину, придется не иначе как в здешнем подобии разбойного приказа, вися на дыбе и отвечая на подковыристые вопросы дознатчика. Невзирая на мир, заключенный меж русским царем и королем Польши, на киевщине "клятых ляхов" не жаловали больше чем неспокойных казаков.
