Само собой, Зюка помнила, что папенька, будучи праправнуком правившего василевса, являлся великим князем, но уже его потомство переходило в разряд князей василеосской крови. Это если считать от свёкра великой Софьи, василевса Дениса, однако чаще исходили из того, что дедушка Марк Антонович приходился родным братом василевсу Крониду, а двоюродные внуки государя – василеосские высочества. И вот, как выяснилось, не далее как сегодня противоречие было устранено особым дополнением к «Учреждению о василеосской фамилии», доля папеньки в уделах изрядно возросла, а сама Зюка стала бесспорной великой княжной и высочеством.
– Конечно, времена теперь трудные, – отец вздохнул богатырской грудью и скорбно наполнил свой стакан, – но свести концы с концами мы, приложив некоторые усилия, сможем…
Об экономии Авксентий Маркович мог рассуждать долго. Начинал великий князь с живописания трудных времён, перечислял то, от чего предстоит отказаться, и то, от чего отказаться никоим образом невозможно, но придётся, после чего со вздохом объявлял, что вместо жизненно необходимых восьми сотен бутылок «Шато Икем» семьсот восьмидесятого года в погреба заложено шестьсот пятьдесят. Папенька «экономил», сколько Зинаида себя помнила, маменька упрекала его в мотовстве, всё это было привычно неприятно, но при чём тут она, Зюка?
– Ты мне вот что скажи. – Как ни странно, дальше трудных времён в этот раз не пошло. – Что ты думаешь о немцах?
Теперь уже безоговорочно великая княжна о немцах не думала, папенька это понял и оживился.
– Волки они, – уверенно сказал он, – а сколько волков ни корми… Иоганна того же взять – где бы он был, если б мы его с родителем в нашей Хотчине от Буонапарте не спрятали, а потом того Буонапарте не побили? Или Пламмет… Пять лет в Анассеополе в холе и неге просидел, а взял да и насвинячил! Да и посол их ведь как с Янгалычевым, каналья, дружен был, как очки свои протирал, когда про Зульбург речь заходила… Не поверишь – к князю Арцакову, Петру Ивановичу, на могилку каждый год ездил, и что? Пруссаки переряженные на нас напасть задумали, а Шуленберг вроде как и знать не знал, теперь же про переговоры бубнит. Нет, Зинаида, немца могила исправит! Как лезли к нам в стародавние времена, так и теперь…
– Геда? – вдруг испугалась Зюка. – Фёдор Сигизмундович?
– Что Фёдор Сигизмундович? – не понял Авксентий Маркович. – Воюет наш лех, и Бог ему в помощь, а Геда и до Красных Лодий ещё не добрался, кавалергарды – не фельдъегеря, ну да не о них речь. Пойми, Зинаида, от немцев одно невезение, а уж мелочь эта пузатая… Курфюрсты! Сосиски на стол по счёту подают, рожи скверные, носы – только яблоки конские клевать, а туда же… Женихи! Давай, дщерь моя, признавайся, нужен тебе однодворец немецкий, коего завтра если не Пруссия, то Австрия проглотит?
– Не нужен, – быстро решила всё меньше понимающая Зинаида. – Папень…
– Умница, – от души похвалил великий князь, – а посему идти тебе не за немца, а за наследника Кириаковичей.
– Кириаковичей? – мёртвым голосом переспросила Зюка. – Как?
Она в самом деле не поняла, хотя чуть ли не всю жизнь знала, что этот миг наступит, а последние два года это и вовсе могло случиться каждый день. Вот оно и случилось, неожиданно и нелепо. На середине книжки…
– Ты конфекты бери, – торопливо предложил тоже бывший не в своей тарелке отец. – От Бера с Фаберже… Для девицы лучше нет.
Пальцы сами взяли обсыпанную сахарной пудрой пирамидку, отправили в рот. Кириакович… Очень высокий, очень смуглый, совершенно чужой. Они видели друг друга несколько раз – великая княжна и обучающийся в Анассеополе сербский наследник. Или не слишком обучающийся… Зюка припомнила какие-то сплетни о сербе и Лиди Бороздиной и, кажется, не только о Лиди. Княжны Аргамаковы полагали Кириаковича не столько «интересным», сколько «ужасным» и «невозможным»… Правда, серб что-то сделал дураку Иловайскому – для Ариадны с Василисой это было преступлением.
– Ты только не вздумай рыдать, – забеспокоился великий князь. – Особенно у Аргамаковых на груди. Ничего они не понимают, а что Екатерина в Чёрной Горе сидит и знать родню не желает, так не сербы тому виной. Да и ехать тебе никуда не придётся. Пока ещё Кириакович науки воинские сгрызёт, а мы ливонцев прижучим и до османов доберёмся… Будете в Анассеополе, чем плохо? Государь тебе к свадьбе Ближнее Софьино отпишет, живи да радуйся, а серб твой отнюдь не дикарь. – Авксентий Маркович слегка замялся, но отважно закончил: – Можешь мне поверить. Я его частенько встречал… в свете. Что такое, Яков?
– Дарья Кирилловна сказать велели, княгиня Аргамакова уезжают…
– И чёрт с нею! Дверь-то затвори!.. Судьба, Зинаида, она такие петли выписывает, куда там зайцу… Мы с твоей маменькой поженились по сердечной склонности – и сама видишь, до чего дожили… А не будь эмпирей витательных, не вышло б в собственном дому такой, прости Господи, смеси Особой Канцелярии с кислым молоком, так что иди и думай. Дарья… маменька вскорости за тебя примется, ты уж озаботься глаза покруглей сделать – мол, не знаю ничего. Ни про серба, ни про уделы, ни про Гименея с его вервиями, чёрт бы их побрал! Поняла?
– Да. Папенька…
– Ась?
– Я… выйду за Кириаковича. Выйду!
Она выскочила из кабинета, не дожидаясь, не желая, ненавидя неизбежное ответное воркование с «умницами» и «лапоньками». Титул, уделы и прочие сласти-мордасти Зюку не влекли, просто княжну как громом поразило осознание того, что и дальше жить в этом пустом без Геды доме, средь вязкого, как варенье, бессчастья, она не хочет. Пусть серб, пусть «невозможный» и «ужасный», но это будет её жизнь, её Софьино, её дорога, а на Рейне и в самом деле нечего делать, Росский же… Дальше он не станет и ближе тоже. Не её это звезда, и ничего тут не поделать. А кто тут «невозможнее» и «ужаснее», мы ещё посмотрим!
3. Особая его василеосского величества. Собственная Канцелярия по благонадзорным делам
Они заговаривали об этом нечасто, раз десять с того дня, как Орлуша вышел из крепости, но у кого на сердце какой камень, знали. Молва сильно приукрасила многих участников заговора, но достойных людей там тоже можно было найти… Мятеж вырос не только и не столько из обойдённых честолюбий или вражеских козней, сколько из искренней обеспокоенности насущными бедами отечества, по поводу которых никто явным образом ничего не пытался предпринять. Если в государстве происходят такие мятежи, это не от хорошей жизни – теперь Никола Тауберт в том не сомневался.
– Военную реформу двигаем, елико возможно. На конскрипцию пока никак не уговорить, но не это главное. К военной реформе прилагаться бы и реформе гражданской… – Сергий бросил очередной окурок в малахитовую пепельницу. – Было дело, думал я начать с одного слоя, армейского, ибо важен настолько, и вытаскивать через него всё. Сейчас понимаю, шансов на успех у такой попытки столько же, сколько у пресловутого барона себя за волосы из болота извлечь вместе с лошадью.
