117
Квинт Фабий Максим напоминал медузу, выброшенную на берег, причем не только бесформенностью пухлого тела, как бы втиснутого в тунику. Создавалось впечатление, что он разлагается. Может быть, так казалось из-за испитого лица с многочисленными синими прожилками. Особенно много их было на мясистом носу, будто стекли туда со всего лба. Среди римлян редко встречаются алкоголики. В основном это потомки кельтов и германцев, бывших легионеров, получивших гражданство, или рабов, отпущенных на волю. Впрочем, ходили слухи, что истинным отцом Квинта Фабия Максима был раб-кельт. Косвенно это подтверждал и рост легата, высоковатый для римлянина. Не знаю, зачем Квинт Фабий Максим был нужен Цезарю, но явно не как талантливый военачальник, потому что относился к категории «неизвестный солдат»: неизвестно, был ли он когда-нибудь солдатом или нет. Если ты оттянул в римской армии несколько лет, то в любом легионе всегда найдется кто-нибудь, кто помнит тебя по предыдущему месту службы. Я не нашел никого, кто бы раньше служил с Квинтом Фабием Максимом. В то же время совсем без боевого опыта невозможно получить под командование не то, что три, даже один легион. Поговаривали, что он поошивался в свитах нескольких легатов и отличился на пирушках, как веселый, легкий человек, знающий много интересных историй и умеющий ладить со всеми. Последнее утверждение было спорным, потому что со мной Квинт Фабий Максим поладить не сумел. Видимо, ему не сказали, кто я такой, или все-таки знал, но решил нагнуть, как обычно поступают тыловые крысы с бывалыми воинами.
Мы поссорились в первую же встречу. Глянули друг на друга — и поняли, что Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе нам не бывать. При этом он был уверен, что вырос восточнее, в Риме, а я — дикий галл с западных провинций. Не стал разубеждать легата, потому что все равно не поймет, где я вырос. Поводом для ссоры были жалобы местных крестьян. Мы еще не добрались до Нарбо Марциуса, а там уже был составлен длинный список отобранного моими подчиненными.
— Грабежи — это неизбежное зло, никуда от него не денешься. Пусть скажут спасибо, что их не убили, — сказал я, собираясь замять тему.
— Прикажи своим людям немедленно вернуть всё! — потребовал Квинт Фабий Максим.
— Даже если бы захотел это сделать, ничего не получилось бы, потому что все уже съедено, — ответил я насмешливо.
— Тогда я накажу виновных — устрою децимацию! — пригрозил он.
Децимация — это казнь каждого десятого, выбранного по жребию. Таким способом боги точно укажут, кто наиболее виноват. Я слышал, что такая казнь применяется, но никогда не видел, потому что служил в легионах, не знающих трусости и поражений.
— С германцами такой номер не пройдет, — возразил я. — Они сразу покинут нашу армию, отправятся домой или вовсе перейдут на сторону врага, и Цезарь сочтет, что ты скрытый пособник Помпея.
— Это тебя он сочтет пособником Помпея, потому что из-за твоих подчиненных мы теряем поддержку местного населения! — перекинул стрелки легат.
— С каких это пор крестьяне, тем более, галлы, начали решать судьбу Республики?! Неужели у них завелись родственники в Риме?! — молвил я с издевкой, развернулся и пошел к своему коню, которого держал за повод Гленн.
Не знаю, зачем я провоцировал Квинта Фабия Максима. Когда наделенное властью ничтожество начинает наезжать, у меня порой срывает тормоза. Я спиной чувствовал ненависть, исходившую от легата. Ему надо было или отстранить меня от командования конницей и потом оправдаться перед Гаем Юлием Цезарем, или признать свою никчемность, как командира. Он ограничился ругательствами в мой адрес, посчитав это третьим, средним вариантом. Только вот в армии, где любая речь на две трети состоит из ругани, больше никто так не посчитает.
По любому, моему подразделению надо было переместиться куда-нибудь, откуда не будут поступать жалобы легату. Лучшим местом была бы территория, которую сейчас контролировали враги. Видимо, аборигены были на стороне Цезаря, потому что сразу несколько человек предложили мне свои услуги, как проводники, обещая перевести через горы тайной тропой, благодаря чему окажемся в тылу центурии, охранявшей один из перевалов. Хотя вполне может быть, что таким замысловатым способом крестьяне избавлялись от германцев. Я, не спросив разрешения у Квинта Фабия Максима, с отрядом в две сотни всадников отправился в горы.
Большую часть пути пришлось идти пешком, ведя коня на поводу. День был жаркий и, как назло, безветренный. Порой склоны были такие крутые, что голова коня чуть ли не ложилась на мою или на плечо, и горячее дыхание, пахнущее прокисшей травой, обжигало мне щеку. Германцам, не привыкшим к горам, было еще труднее, судя по ругани, которая не умолкала. Мы все-таки перебрались на противоположный склон, спуск по которому был еще труднее. Вдобавок приходилось сдерживать лошадей, которые норовили вырваться и понестись вниз стремглав. Проводник вывел нас на дорогу, которая вела с юга к одному из перевалов. По ней мы уже поехали верхом и не прячась, как будто являемся турмой одного из вражеских легионов, стоявших возле города Илерда. Впрочем, места эти были пустынные, прятаться особо не от кого. За все время мы встретили всего одного пастуха с небольшой отарой, которая паслась на горном склоне. Завидев нас, пастух погнал отару выше в горы. Мои подчиненные проводили его взглядом. Сейчас германцам некогда, воевать едут, но, уверен, недолго осталось жить баранам. Да и пастуху, наверное, тоже.
Этот перевал был не самым главным и нужным, поэтому его охраняла всего одна центурия легионеров, набранных из жителей Пиренейского полуострова. Только центурион был римлянином из эвокатов — кряжистый мужчина с четырехугольным лицом и длинным и толстым носом с вывороченными ноздрями, в которые словно забили по комку черных волос. Он прослужил много лет и остался живым, что говорило, как минимум, о рассудительности и предусмотрительности, поэтому мы с ним быстро нашли общий язык. Центурия взяла еды на три дня, пять гладиусов и пять копий на всех и потопала к своему легиону, расположившемуся в каструме неподалеку от Илерды. Остальное их оружие, доспехи, палатки и припасы стали добычей моего отряда.
Одно копье и гладиус получил проводник в счет оплаты и сразу отправился домой, на этот раз по дороге. Его проводили два германца. Один должен был передать приказ моей коннице следовать на место нового лагеря в горах, а второй — сообщить Квинту Фабию Максиму, что перевал захвачен и охраняется нами.
118
Лагерь помпеянцев находился на холмах на правом берегу реки Сикор выше города Илерда. Оба каструма хорошо укреплены и обеспечены продовольствием. К тому же, каждый день к ним прибывали обозы из Илерды. Легатами были Луций Афраний, управлявший от имени Гнея Помпея провинцией Ближня Испания и имевший три легиона, и Марк Петрей, управлявший провинцией Лузитания и имевший два легиона. Про первого говорили, что он выходец из настолько никчемного плебейского рода, что чаще называли сыном Авла, как звали его отца, а это знак полнейшего неуважения; что танцует лучше, чем воюет; что достиг таких высоких постов, вылизывая задницу Помпею и четко выполняя его приказы; что консулом стал, благодаря деньгам покровителя, который раздавал их прямо в саду своего римского домуса. Про второго ничего не говорили. Наверное, не умеет танцевать.
Вверенные мне германцы уже подчистили всё, что было ценного на территории от южных склонов Пиренейского хребта до реки Сикор, разве что на правый берег не переправлялись. Хозяева вилл и крестьяне, кто успел, спрятались за городскими стенами. Остальные были проданы в рабство. По эту сторону хребта приказы Гая Юлия Цезаря пока не действовали, а работорговцев было предостаточно. Сразу после нашего появления в этих краях на меня вышел один из них с приветом от Кайдена Туллия, лучшим другом которого якобы являлся. После того, как он подарил мне мешочек с сотней денариев и бурдюк с хорошим красным вином, я сразу поверил в это. Мы обговорили, что именно интересует купцов в первую очередь (рабы) и что мы хотели бы получать взамен (вино), а также цены, после чего я представил работорговца командирам отрядов, чтобы не зашибли ненароком. И потекли деньги. Самое забавное, что большую часть приобретенного у нас товара продавали в Илерде. Войны приходят и уходят, а торговля вечна.
