Потом она сидела в кресле, поставленном для нее с краю сцены в большом конференц-зале Адмиралтейства. Сидела, смотрела на зал, в котором собрался весь цвет Себерского Флота, не считая ее собственных родных и близких, и на выступающих, всходивших один за другим на трибуну, слушала панегирики [155], акафисты [156] и прочие осанны [157], - у кого уж там что получилось, - и думала о своем. Сидеть с бесстрастным лицом она умела. За годы службы научилась, не без этого. И сейчас, глядя на нее, никто не мог с уверенностью сказать, слушает она или нет, и куда именно смотрит через затемненные стекла своих очков в металлической оправе. И хорошо, что так. Поступившее предложение, - внезапное, нежданное и достаточно безумное, чтобы быть правдой, - требовало тщательного рассмотрения, анализа и осмысления, чем она сейчас на самом деле и занималась. Думала, взвешивала, решала.
Когда почти сорок лет назад Мария предложила ей уйти отсюда Туда, Лиза отказалась, не задумываясь. Не о чем там было думать, потому и не колебалась, о чем тогда же без обиняков и сказала Маше. У нее, дескать, семья, - муж и дети, - родня и друзья, и родина, которую она поклялась, между прочим, защищать. Так все и обстояло тогда, но прошли годы, и многое изменилось. Дети выросли и встали на крыло, и в ней они, по-всякому, уже не нуждаются. Своей головой живут, да и, вообще! Ей же девяносто. Помри сейчас, никто даже не удивится. Скажут, «Значит, время пришло». Погорюют, возможно. Всплакнут, но и только. Никаких греческих трагедий не предвидится. А в остальном… Помощи им от нее уже не требуется. Наследство она им оставит немалое, так что, наверное, быстро успокоятся и пойдут дальше.
Получалось, что нет у нее теперь причин оставаться. Но и вопрос сейчас стоял иначе: а стоит ли огород городить? И вот это был по-настоящему правильный вопрос.
«А оно мне надо?» – спросила она себя, привычно пропуская через фильтр ключевых слов «бу-бу-бу» со стороны трибуны.
Молодость – это ведь не только внешность и здоровье. Это еще и страсть… Так что вопрос касался, прежде всего, состояния души. Жива ли еще старушка? Сможет ли ожить? И горит ли в ней по-прежнему тот огонь, который так жарко пылал еще тридцать-сорок лет назад? Об этом она и думала у всех на виду под монотонное «бля-бля» положенных ей по статусу славословий. Думать ей это не мешало. Напротив, сказанные с трибуны слова, - «отважный и умелый пилот, энергичный и талантливый командир» и прочее в том же духе, - позволили ей заглянуть в себя так глубоко, как никогда прежде. И оказалось, что душа Лизы жива, - чего, впрочем, и следовало ожидать, - огонь не погас и сердце все еще тоскует без новых приключений. И ведь не для того же ее зовут на ту сторону, чтобы прибить или выбросить на свалку. Наверное, она им действительно для дела нужна, а что империя, короли и бароны, так ведь и в Себерии отнюдь не социализм. И ничего, не тошнит. Титулы вон носит, - баронесса и княгиня, - и статусом пользуется. Не стесняется, одним словом.
«Что ж, - решила она, вставая из кресла и выдвигаясь к трибуне, чтобы сказать ответную речь, - значит, решено. Мой ответ – да!»
***
Странная история и даже более того: насквозь подозрительная. Не может исчезнуть бесследно девяностолетняя женщина-адмирал. Но, по факту, именно это и произошло. Двадцать третьего января, - это, стало быть, всего через три дня после чествования в Адмиралтействе, - крестная отпустила свою служанку навестить родственников. Та отсутствовала в Кобоне ровным счетом десять часов: с одиннадцати утра, до девяти вечера. Вернулась на извозчике, вошла в дом, а там в прихожей на столике для почты пачка прощальных писем, и ни в доме, ни снаружи никаких следов адмирала Браге-Рощиной. Письма странные. С одной стороны, Елизавета Аркадиевна в них явным образом прощается, извиняется за причиненные неудобства и беспокойство, и все прочее в том же духе, а с другой стороны, нигде и намека нет на самоубийство или еще что, но и объяснений, с чего вдруг сорвалась и куда отправилась, тоже нет. Не ограбление, не убийство или похищение, ведь написала, - и явно не торопясь, - семь довольно длинных писем, включая письмо в Адмиралтейство. Вряд ли похитители могли заставить адмирала написать столько писем. Сомнительно и недостоверно, да и зачем бы им это? Но вместе с княгиней Виндавской исчезли все ее награды, примерно треть принадлежавших ей лично драгоценностей, несколько живописных полотен без рам, пара охотничьих ружей из ее богатой коллекции, два мундира и какая-то совершенно уже музейная одежда, которую она хранила едва ли не всю жизнь, типа кожаного реглана пилота палубной авиации, фантастического по откровенности бального платья или формы капитана гражданского флота: бутылочного цвета брюки-галифе, коричневые кожаные сапожки со шнуровкой и застегивающийся до горла темно-синий китель. Вообще, тщательный обыск дома показал, что Елизавета Аркадиевна собрала в тот день шесть больших кожаных чемоданов, сложив в них и часть своего архива, альбомы с фотографиями, любимые музыкальные пластинки, разнообразные сувениры и полтора десятка книг. Ну и личные вещи, разумеется, словно собиралась в долгое путешествие, только не известно куда, зачем и с кем. Поиски вокруг дома и в окружавшем его лесу ничего не дали, полицейские ищейки след адмирала потеряли сразу за порогом мызы. Вышла через заднюю дверь и исчезла, и спрашивается, кто помогал ей нести чемоданы? А за дверью, к слову сказать, площадка, вымощенная известняковыми плитами, и снега на ней нет уже вторую неделю, так что и следов, - даже если таковые имели место быть, - не найти.
- Скажи, Витя, ты думаешь о том же, о чем я? – повернулась к адмиралу Якунову-Загородскому невысокая худощавая женщина в шубе из чёрно-бурой лисы.
- Ты про то, что она ушла на «ту сторону»? - взглядом на взгляд ответил адмирал. Они стояли чуть в стороне от родственников и знакомых адмирала Браге, заполонивших старый дом в Кобонском бору, и обсуждали вполголоса первичный отчет следственного управления прокуратуры.
- Представляется логичным, - ответила Варвара Кокорева, доставая изящный дамский портсигар из тисненой испанской кожи. – Смущает только количество багажа. Одной ей столько не унести. Значит, или уходила не одна, или за ней кто-то пришел.
- Допустим, - согласился Виктор. – Но зачем? В чем смысл?
- Может быть, решила вернуться на родину…
- На какую такую родину? – нахмурился адмирал.
- Вот только не надо, Витя, делать из меня дуру, - поморщилась в ответ женщина. – Мы оба знали… Ну, пусть не знали, но догадывались. Вернее, я только догадывалась, а ты наверняка знал.
- Ты, о чем, Варвара? Знал? Откуда бы мне такое знать? Да и с чего ты, вообще, взяла, что Елизавета была оттуда, а не отсюда.
- Ладно, - согласилась Варвара Кокорева. – Могу объяснить, если тебе не надоели эти игры. Я, заметь, Витя, тридцать лет молчала, как воды в рот набрала. И сейчас не собираюсь делать никаких публичных заявлений. Но и за дуру себя держать не позволю. У меня, между прочим, должность не меньше твоей, а может быть, и больше.
- Хорошо, - кивнул Виктор, обдумав ее слова. – Давай поговорим. Ты первая.
- Про тебя я все поняла, когда мы были на той стороне. Понимаешь, Витя, чудес на свете не бывает, и то, что ты на их кириллице умеешь читать, я сразу догадалась. Ты же не агент разведки. Тебя никто не учил скрывать свои мысли и чувства.
- А тебя, значит, учили?
- Нет, не учили, но я женщина, а женщины, согласись, более внимательны к нюансам. Я тогда довольно быстро догадалась, что ты понимаешь их русский, умеешь читать, да и, вообще, многое из того, что мы увидели, вроде бы, впервые, тебе было уже знакомо. Я только не понимала, как это возможно, но со временем у меня возникла одна любопытная гипотеза. Ты же знаешь, что Елизавета была знакома с Мари Нольф?
