То не серые гусюшки гогочут,
Ой, по-над бережком они сидючи.
Не сизые орлы во поле клекочут,
Ой по поднебесью они летучи,-
То гребенские казаченьки,
Ой перед Грозным царем гуторят:
Ой ты, батюшка, ты, наш царь Иван
Васильевич,
Ой, православный ты наш Государь,
Как бывалоча ты нас, царь-надежа,
Ой, многа дарил нас, много жаловал…
Честно говоря, несмотря на осетинское происхождение, особыми талантами певца Жорка не обладал. Тем не менее, мы не стали перебивать и остановились, слушая, как он напевает неутомимо:
— А теперича ты, наш царь-надежа,
Ой, скажи да скажи нам казакам,
Чем пожалуешь нас, чем порадуешь
Ой, чем подаришь нас, чем пожалуешь?
Подарю я вас, гребенски казаченьки,
Ой, рекой Тереком, рекой быстрою,
Ой, всё Горынычем со притоками,
От самого гребня до синя моря,
Ой, до синя моря, до Хвалынского… — он
вздохнул и пробормотал: — Бля, где же они… — и стукнул пяткой по бочке.
Как раз в этот момент две ширококрылые тени бесшумно прошли над полосой и, одна за другой упав в её конце, растворились в темноте. Послышались шорох и посвистыванье, навстречу которому мы все побежали.
Вынырнувший из темноты "Атаманец" чуть не сбил меня крылом — я еле успел пригнуться, схватил аппарат за растяжку. Честное слово, я и представить себе не мог, что вот так буду за кого-то волноваться — я буквально глазами впивался: все прилетели, всё цело?
— Не спите? — Колька тяжело сполз с сиденья, расстегнул шлем. Руки у него подрагивали. — Я что говорил? У нас что, парад победы — встречать?
Игорь уже облаивал своих младших — те против обыкновения отмалчивались. Володька с Жоркой обнимались. Колька, положив шлем на сиденье, спросил Сашку — тот подходил, неловко покачиваясь:
— Ты чего мне там орал?
— Испугался, когда ты пикировать начал, — угрюмо ответил тот. — Дениска, — он дёрнул за плечо младшего Коломищева, — ты глянь там… у меня из правого блока ни одна ракета не вышла. И пить дайте.
Жорка оказался предусмотрительней нас — оторвавшись от брата, притащил волоком пятидесятилитровый пластиковый бачок с водой, к которому все четверо тут же присосались. Мы стояли и ждали.
— Как слетали? — вырвалось у меня. В мою сторону все уставились почти с возмущением. Но я уже не мог удержаться: — Ну чего вы молчите, как слетали?!
— Если ты про вообще — то тут не расскажешь, — ответил Колька, садясь прямо на выбитый бетон и расшнуровывая ботинки. — Не обижайся, но — не расскажешь. А если про результат — не шикарно. Но почин есть. За линией фронта на подлёте к аэродрому весь груз вывалили на два грузовика. Рвануло не слабо, и не наши заряды, а в кузовах что-то. Но на сам аэродром ни шиша не осталось. Погорячились… — и он улыбнулся странной медленной улыбкой.
— А самое главное — они нас правда не видят, — сказал Володька, садясь рядом. Только сейчас я разглядел, какие у всех у них усталые лица. — Мы летали, как у себя дома. То планировали, то движки включали — не видят. Хотя войск там полно. Если только случайно напоремся, но ночью не летает почти никто. А на нашей высоте — никто.
— Значит что? — Денис присел на корточки. — Значит, их можно правда бить?
— Можно, — кивнул Володька, тоже принимаясь за шнуровку. Жорка водрузил ему на голову папаху.
— Ура? — предположил Борька.
Все засмеялись. Колька, перевернув левый ботинок, высыпал из него то ли землю, то ли пыль, то ли песок…
— Это что, в воздухе накидало? — удивился я. На меня опять посмотрели все — но уже не с возмущением, а как-то странно. — Вы чего? — удивился я.
— Ничего, — покачал головой Колька, проделывая ту же процедуру со вторым ботинком. — Не, это не там. Это мы тут в ботинки немного земли насыпали. Перед вылетом.
— Зачем?! — изумление моё росло.
— Затем… — вроде бы неохотно отозвался Колька, но потом пояснил немного смущённо: — Понимаешь… есть такое поверье. Если перед боем насыпать в обувь немного земли… то можно сказать: на своей земле стою, за свою землю дерусь — где бы ты ни был в это время. А если и убьют, то опять-таки — на родной земле.
— А… — начал я.
И заткнулся.
— Зароемся в сено и будем дрыхнуть, — пробормотал Сашка, вставая и покачиваясь. — Дрыхнуть. Шесть часов. Не, восемь. Десять тоже можно…
— Будете спать, пока не выспитесь, — через плечо сказал Денис, уже ходивший около парапланов. — Пацаны, как придёте на двор — поднимите Олежку Барбаша, пусть сюда идёт, мы с машинами должны разобраться. И ракеты снять… Кстати, Сашок, ракеты и установка тут ни при чём. Ты так дёргал, что провод электроспуска оборвал. Лучше б руки себе…
— Да пошёл ты… — вяло отозвался Сашка. — Не могу, спать хочу.
— Нет, в самом деле, всё отрываешь, что гвоздями не приху…рено, — не унимался Денис, с натугой катя "Саш'хо" к незаметному входу в ангар. — С цветомузыкой та же история тогда на дискаче была… Так Олежку пришлёте?
— Давай-ка сами всё сделаем, — сказал Колька. — Ты да я. Остальные — марш спать, это приказ.
— Я с вами, — вызвался я. Колька секунду смотрел на меня. Потом кивнул:
— Ладно. Втроём.
* * *
Четырёхдневный бой за Светлоград закончился вечером.
Было душно. Ветер с Маныча пахнул горелым металлом, соляром, жареной и гниющей человеческой плотью.
Дальше северных кварталов Светлограда бронечасти и мотопехота турок, поддержанные бандами калмыцких фашистов и американскими вертушками, не прошли. Попав в ловушку городских улиц, мгновенно потеряв присутствие духа, они начали метаться, стремясь только к одному — выбраться обратно. На улицах и за окраиной лежали сотни трупов в новеньких камуфляжах, чадили коробки танков и бронемашин… Снаряжение и оружие убитых — раньше трофейных команд! — уже начали растаскивать вездесущие пацаны… Подбирали и еду и, если оружие у них старались отобрать, то еду не отнимали даже самые свирепые из "трофейщиков"…
…По самым скромным подсчётам наступающие потеряли не менее четырёх тысяч убитыми, около пятидесяти единиц бронетехники, семь вертолётов и два истребителя-бомбардировщика. Разгромленные и деморализованные части 4-го турецкого корпуса бежали в сторону Маныч-Гудило, где их уже ожидали высаженные со старых вертолётов и надёжно укрепившиеся отборные десантные группы. По полевым аэродромам оккупантов вокруг Элисты молотила вся наличная артиллерия.
Отряды Северной Армии потеряли убитыми больше пятисот человек. Сейчас их свозили на окраину Ставрополя, где ещё в начале войны возникло само собой огромной кладбище. Ряды трупов вытягивались вдоль самодельной ограды, на которой жаркий ветер трепал разноцветные, разнокалиберные листки: "Уехали… ищи нас… ждём… погибли… адрес… сынок… папа, мама, я… бабушку похоронили…" Они лежали вместе — казаки, чэзэбэшники, военные, менты, эмчээсовцы, ополченцы… Русские, немцы, эстонцы, осетины, армяне, абхазы, греки, болгары, украинцы, сербы, калмыки… Православные, католики, ламаисты, протестанты, мусульмане, атеисты, язычники… Мужчины, женщины, старики, подростки, юноши, девушки, дети…
