— Готов, — Тошка толкнул ногой тело лётчика, огляделся и, расстегнув ширинку, принялся поливать шлем, бормоча: — На, освежись… виски из моей пиписки… тварь…
— Прекрати… — попросил я. Смотреть на это было противно. — Надо лучше сказать кому-нибудь про него.
— Точно, — опомнился Тошка. — Пошли телегу найдём, эту дуру Розку выпряжем — верхом быстрей.
— Пошли, — я шагнул, но заметил, что Тошка остался и быстро посмотрел на… — Ага, — уличил я его. — Ясно. Пестик заныкать хочешь?
В набедренной кобуре у мёртвого лётчика явно был настоящий "вальтер".
— Чего заныкать?! — ощетинился Тошка, выдвигая плечо. — Военная добыча!
— В зубы дам, — предупредил я. — Не косячись. Лучше давай разыграем — кому. У тебя всё равно уже есть "вальтер".
— Не… — он вдруг погрустнел. — Нельзя брать. Сразу начнут — куда дели, а ну вернули, паршивцы…
— Точно… — я ещё раз покосился на кобуру. — Пошли?
— Пошли, — согласился Тошка.
— Ну пошли.
— Пошли, я и говорю.
— Пошли! — я потащил его за собой за плечо…
…Розку, телегу и Витьку мы обнаружили недалеко от исходной точки — в кустах. Розка жрала траву. Витька сидел на бидонах, мрачно сплёвывая розовую слюну и трогая попеременно то левый глаз (он заплывал синяком), то правое ухо (оно опухло).
— Пришли? — поинтересовался мой старый друг. — Я зуб себе вышиб.
— Молоко цело? — Тошка принялся распрягать удивлённо на него покосившуюся Розку.
— Там теперь масло, — Витька снова сплюнул. — Я не знаю, как жив остался… Чё это было?
— Турецкий самолёт, — я запрыгнул на край телеги. Витька покосился на меня:
— Иди ты…
— Слово… Тошниловка! — окликнул я Тошку. — Если спи…шь по дороге пистолет — чесслово заложу!
— Не! Й-иии! — он хлестнул Розку ладонью и мгновенно исчез с глаз.
— Хорошо сидит, — заметил Витька не без зависти. — Время бы выбрать, научиться тоже…
— Ты не забыл, что мы сегодня тройкой летим? — тихо спросил я. Витька медленно завалился на спину, покачал головой:
— Не… — он смотрел в небо. Почти не щурясь. Потом сказал: — Молоко скиснет на такой жаре… Ник. А покатили эту телегу так?
— Чего? — я засмеялся. — Перегрелся?
— А чего? — он сел. — Всё равно просто так валяемся. Чего мы, не сдвинем её, что ли? Тут и осталось-то километра полтора. Вон же цех. Видно даже.
Я хотел ему сказать, что он придурок. Но вместо этого соскочил наземь и хлестнул Витьку по коленке сорванной былкой:
— Пошли, впрягайся…
…Вообще-то это было довольно тяжело. Ну — трудно, в смысле. Не совсем уж трудно, но нелегко — да ещё по жаре. Но Витька шёл рядом, встряхивал мокрыми от пота лохмами и чему-то улыбался. И я поймал себя на том, что тоже улыбаюсь. Улыбаюсь, хотя пот тёк по спине (мокрыми насквозь были даже трусы), в рот, в глаза и даже в уши.
— Ник, — Витька посмотрел на меня сбоку и снова улыбнулся. — Вот, послушай. Я стихи сочинил.
И, раньше чем я успел хоть как-то отреагировать на это сенсационное заявление, он начал читать — без выражения, просто говорить, глядя на дорогу впереди:
— В веках вытачивает русло,
Зовется и несется Русью,
Вскипая пеною берез.
Накрыла нас глухая весть.
И камни прыгают по следу.
Дотянем вряд ли до победы,
Но стать героем время есть.
Мы рвем арканы кадыком.
И головы, как камни, седы.
Пусть не дотянем до победы,
Так хоть дотянемся штыком.
В потоке времени броня
Царапает бока ущелий.
Глаза, как смотровые щели,
Полощут вспышками огня.
У нас мужик всегда солдат,
Пока бугрятся кровью вены,
Пока нас всех через колено
Не переломит перекат.
Но грудой сломанных хребтов
Точить еще сподручней русло.
Несемся и зовемся Русью.
И не удержит нас никто. (1.)
__________________________________________________________________________________________________________________
1. Я искренне прошу прощенья у неизвестного мне автора этих стихов.
* * *
— Во-от… Ну я стою, гляжу там перчатки. Боксёрские, в смысле. Больше никого нет, будний день… А продавец с каким-то своим знакомым ля-ля. А этот знакомый держит в руке диск. Я краем глаза смотрел, но всё равно видел — там классика такая, Вивальди.
— А, знаю… — Дашка смотрела на меня смеющимися глазами.
— Во. А я не знаю до сих пор, — я сел удобнее, булькнул ногой в воде. — И этот, в смысле, знакомый спрашивает у продавца: "А ты чего это, классику слушаешь?" А тот ему: "Не, просто когда сюда пацанва набивается — я этот диск ставлю, и они сразу сдёргивают."
— Признайся, что анекдот! — засмеялась она, толкая меня плечом, на котором ещё не высохли капли воды после купания. У меня мгновенно пересохло не только во рту, но и в кишках. Плечо было твёрдым, горячим и… и ещё каким-то. Обалденным, в общем Я нашёл в себе силы и замотал головой:
— Честно — нет! А вот ещё. Витьку — ну, Витьку знаешь, Фалька, дружка моего? — она снова кивнула. — Вот, мы один раз тусимся на спортплощадке, вдруг он подваливает — а одет под кислотника. Тут всё оранжевое, тут всё зелёное — вырвиглаз. Мы обалдели. А он говорит: "Да не, пацаны, я так одеваться не люблю, просто когда я так одет, предки меня с собой никуда не тащат вечером…"
— Анекдот! — взвизгнула Дашка, шлёпнув меня по колену. — Коль, ты трепло! Это анекдот!
— Правда! — округлил я глаза.
— Перекрестись! — потребовала она. Я смутился:
— Ну… я некрещёный…
— Правда, что ли? — удивилась она.
— Ну… вообще-то крещёный… В смысле — меня крестили, всё, как положено… Но я ни крестик никогда не носил, ни даже не думал про это… — я посмотрел на Дашкин серебряный крестик, который лежал точно между… и выругал себя за тормознутость, вынудив отвести глаза.
Мы сидели в ветвях здоровенной ивы, наклонившейся над самой водой — так, что с нижней толстенной ветви можно было опустить ноги до колен. Остальная масса — вы вырвались искупаться — орала, брызгалась и плюхала как бы за пределами окружавшего нас со всех сторон зелёного шатра. Сейчас бы самое время… Дашка была так близко, казалась такой весёлой и доступной… Ну я же не маленький, в самом деле, и сегодня ночью — через четыре часа каких-то! — я полечу на настоящее боевое задание! А если я не вернусь?! Тогда чего?!
Я выдохнул и положил ладонь — правую — на Дашкину грудь. Левую. Слегка сжал пальцы.
А потом увидел её глаза.
— Пусти, — сказала она тихо. И у меня даже в мыслях не возникло ослушаться. Я убрал руку. Ладонь горела, храня ощущение… но ещё больше у меня горело лицо. — Уходи, — так же тихо приказала Дашка. Я поднялся в рост на иве. — Стой, — я так и не сделал первого шага, послушно замер. — Сядь, — я опустился обратно, глядя на чёрную воду, закручивающуюся возле наших ног водоворотами. — Коль, зачем?
