Он посидел немного, без нужды подтянул ботфорты и поднялся. Видно было, что выбираться из подводки в штормовое море ему не слишком хотелось, но долг обязывал. Вокруг гостя темнела лужица воды. Яков принял пакет, спрятал в ларец, укрепленный на стене, закрыл ларец на ключ.
Иван поднялся.
— Я помогу вам, Пьер, — с живостию сказал он. Лодка все еще болталась на канате, волны швыряли ее из стороны в сторону. Шпион, держась за леера, прошелся по подлодке, примерился и прыгнул в лодку. На этот раз прыжок получился более удачным.
— Счастливо! — крикнул Иван, обеими руками держась за края люка.
— И вам того же! — крикнул шпион, пытаясь освободить свою лодку от крючьев кошки. Это у него не получилось, и, воскликнув что-то по-французски, шпион достал из-за обшлага ботфорта кинжал и обрезал веревку. Сев за весла, он короткими гребками погнал лодку в сторону берега.
Иван спустился в подводку, задраивая за собой люк. Яков вопросительно глянул на него.
— Отважный, черт! — сказал Мягков. — В такую погодку только тот плавать рискнет, кто с дьяволом договор подписал!
Он глянул в подзорную трубу. Утлая лодка болталась уже близ обрывистого берега. Видно было, что причалить гребцу не удастся. А он и не пытался. Капитан подводки видел, как шпион отчаянно бросился в воду и поплыл навстречу земле. Волна подняла его, покачала на гребне и швырнула на гальку. Шпион покатился по мелкому камню, вскочил и, прихрамывая, бросился под защиту скал. От россыпи камней ему навстречу бросились трое в алых плащах. Один из них был высок и дороден, но полнота эта выглядела полнотой могучего человека, водящего знакомство с силой и здоровьем, второй казался невысоким и стройным, в трубу угадывалось его молодое простодушное, но с некоторой слащавостью лицо с тоненькими усиками. Третий же из тех, кто оказывал помощь неожиданному пловцу, высокий и хорошо сложенный мужчина, с благородным и красивым, но излишне бледным лицом, показался Ивану знакомым.
— Живой, собачий сын! — удивленно и радостно воскликнул Мягков.
Поведя трубой в другую сторону, он нашел «Посланника». Маленькой игрушкою судно болталось на беснующейся груди моря. Вернуться на корабль было значительно труднее, чем покинуть его, но сделать это предстояло обязательно.
— Грузы поднять! — приказал командир подводки. С погружением качка резко уменьшилась. Теперь держать курс к «Посланнику», где их с нетерпением ожидал капитан Бреннеманн, готовый немедленно увести судно в более безопасные воды, было значительно легче.
— Грик-ша! — подал команду Мягков, глянул в трубу, еще раз сориентировался и подал другую команду, которую давно уже ждал его экипаж: — Разом!
3. ГАУПТВАХТА ДЛЯ МИНЕРАГригорий Суровикин вновь маялся на гауптвахте. Похоже, что он становился постоянным обитателем крепости. Караул ужесточили и девиц легкомысленных в узилище минера теперь уж не впускали, да и финь-шампанью баловать пересыхающую глотку не приводилось. Настроение у казака оттого было мрачным — господам офицерам за образцовое выполнение задания награды выпали славные, а Григорию за непотребное употребление хлебной водки при исполнении оного досталось лишь наказание.
Мягков, объявляя о том минеру, не выдержал и сказал по-простому:
— Кончай дурью маяться, Гришка! Славное дело нам всем государем поручено, негоже одной пьяной голове полезное отечеству изобретение под беду подвести! Думай, голова садовая, нарушения твои и проступки всему экипажу нашему дорого обойтись могут!
Суровикин думал.
Беда ли, что казак чарку лишнюю примет? Питие да веселие в натуре казацкой. Он, Суровикин, не просился на подводку эту таинственную, его попросили. Тому как подкопов Суровикиным под вражий крепостя немерено сделано и все они были удачными. Не раз турков с татарами из оных крепостей выгоняли, ровно муравьев из разворошенных муравейников. Дышать им, вишь ли, нечем! Да нешто он, Григорий, репу пареную ел или кашу гороховую? Ишь, голубая кость, все повод ищут происхождением унизить, в казачество мордой ткнуть.
Но это Григорий так себе говорил, чтобы распалить чуточку. Господа офицеры, Мягков да Раилов, характерами были в общем-то славными и лишнего себе не позволяли, с денег, жалованных государем, по двадцать каждому гребцу выделили, да и Суровикина не забыли, и в компании простецкой не погнушались первую викторию одержанную отметить. К тому ж рукоприкладства со словами матерными с их стороны не замечалось.
На «Садко» Суровикину в общем-то нравилось. Подводка судно крайне интересное, Григорию ранее никогда не доводилось красться к супостату под водою. Да и пил Григорий, откровенно говоря, более по привычке да для куражу. С похмелья в воде порой туго выходило — то уши обожмет, то воздух иной раз не в то горло пойдет. Прав был Мягков, во всем прав, только вот гонор Суровикина никак не давал ему согласиться с этой правотой. Хотелось Григорию показать, что он сам с усам, ведь самую ответственную работу выполняет, это вам не фунт изюму — мину под чужой корабль завести и взорвать в нужное время. Правда, тут признаться надо было с откровенностию, по-настоящему под вражеским судном Григорий ни одной подводной бомбы не взорвал, так ведь все впереди еще!
Уходить с подводки Григорию не хотелось. Уж больно народ на судне подобрался ответственный и душевный. С такими Суровикин готов был хоть в огонь, только приходилось вот в воду. Ну, в воду, так в воду… Суровикин печально вздохнул, но тут же поднял голову и настороженно прислушался.
Загремели замки на двери, послышалось звяканье шпор, и в каземат арестантский вошел Яков Раилов.
— Здорово, Гриша, — с порога махнул шляпой он. — Что, детинушка, не весел? Что головушку повесил? Песен твоих задорных не слышно…
— Радости на душе нет, вот и не поется, — сказал Суровикин. — Вызволять будете или просто поглядеть пришел?
— А что надумал, Гришенька? — уже неулыбчиво спросил Раилов. — Так и будешь казачью натуру свою выставлять или примиришься с трудностями и лишениями ратного труда в соответствии с артикулом и уставами?
Суровикин глянул на собеседника и тут же отвел глаза.
— Чего ж тут выставляться, — буркнул он. — Скажи командиру — его взяла!
— Сам от и скажешь, — успокоил Раилов, скучающе оглядывая сырые мрачности каземата. — За тобою послан. Шведы у берегов.
1. НАЙТИ СЛОВА ДЛЯ ЛЮБИМОЙ«Разлюбезная моя ласточка Варвара Леопольдовна!» Яков Раилов задумался над бумагою и в задумчивости покусал перо. Слов в голове теснилось столько, что трудно было выбрать подходящие. Не пиит ведь, капитан флота Его царского величества писал это письмо. С ненавистью Яков глядел на чернильницу. Вот ведь, как садился, складно все в голове выходило, а вывел первые строчки, куда что и подевалось!
С залива доносилась редкая пушечная пальба. То не боевые действия были, бомбардиры флотские пушки на пришедших с реки Воронеж судах пристреливали.
После славного похода в Английский канал экипаж «Садко» в море выходил лишь однажды — принял тайное участие в смотре флота, который государь провел по возвращении из Киева 6 сентября 1706 года у Котлин-острова. Государь лично совершил погружение, из-под воды наблюдая за искусными маневрами флота, и остался доволен слаженностью экипажа «Садко» и умелыми действиями Григория Суровикина, с ловкостию установившего мину под шестивесельным яликом, отчего состоявшийся взрыв разнес ялик в щепы.
Чуть ранее в Петербурге случилось наводнение. Вода в покоях светлейшего князя Александра Даниловича Менши-кова стояла на двадцать один дюйм, по улицам ездили на лодках, и все это продолжалось около трех часов. Раилова, Мягкова и Суровикина наводнение застало в городе, брошенные на помощь горожанам все трое действовали с великим усердием, и Суровикин даже получил благодарность от коменданта Петербурга за спасение пятилетней девочки — дочери дворянина Корсакова. Отец спасенной девицы устроил в честь спасителя добрый прием.
«Разлюбезная моя ласточка Варвара Леопольдовна!» Далее письмо не двигалось. Яков Раилов даже поставил перед собою миниатюру руки художника Чирик-Петровского, дабы вдохновение от созерцания милого лица получить. Лицо Вареньки созерцалось достаточно, а вдохновение не приступало. Да и слова из-под пера выходили такие, что совсем не соответствовали душевному настрою Раилова.
«Милая Варенька!» — начал Яков и, написав сие, принялся со вниманием разглядывать кончик пера. Хороший был еще кончик, новый совсем. А вот не писалось им почему-то.
И Варенька, коию Яков лицезрел в свой последний приезд в отцовское имение, изменилась. Теперь это была прелестная девушка, в достаточной степени усвоившая по-литесы и умело пользующаяся ими, чтобы подчеркнуть свою невинность и кокетство. Такой она Якову нравилась еще больше. Ванька же, чьи мысли были заняты поморскою девицей, только пригубился к маленькой нежной ручке Варвары Леопольдовны, а прежнего пылкого влечения, сразу то видно было, к своей детской любови уже не испытывал.
