— Унтер-фельдфебель! — вдруг кто-то резко позвал Криволапова. Но Степан так задумался, что не обратил внимание на окрик. — Унтер-фельдфебель, кто-то второй раз окликнул его и постучал по плечу. Он обернулся и обомлел, рядом, напротив, стоял патрульный наряд жандармерии. Степан вытянулся «во фрунт».
— Хватит глазеть на паровоз, как белая ворона, сержант, — с усмешкой произнес начальник патруля. — Иди, занимай свое место, счастливчик. Через 20 минут отправление.
— Что? Что вы сказали? — промямлил на немецком языке Криволапов, не понимая дословно офицера и оглядываясь по сторонам, где может быть майор Ольбрихт.
— Что вы крутитесь, унтер-фельдфебель, словно в штаны наложили. Предъявите ваши документы, — потребовал лейтенант, обратив внимание, что тот говорит с непонятным акцентом. Патрульные солдаты с сытыми, обветренными лицами тоже насторожились, и направили автоматы на испуганного танкиста.
Криволапов, волей судьбы прибившийся к Францу Ольбрихту и став сержантом, одев, форму врага, без него чувствовал себя совсем одиноким и терялся, когда к нему обращались немцы, особенно при выполнении служебных обязанностей. Он их практически не понимал и готов был либо бежать от страха, либо разрядить в них всю автоматную обойму, чтобы подавить этот страх. Вот и сейчас он, подав свои документы офицеру, зная их безупречную натуральность, скользнул рукой к кобуре, где имел свое законное место «Вальтер 34» – подарок его благодетеля. — Где же все-таки майор Ольбрихт? Стоял ведь на перроне у вокзала, прощался с адъютантом Ремеком, — сверлила одна единственная мысль в голове Степана.
— Следуйте за мной унтер-фельдфебель, для выяснения обстоятельств, — начальник патруля указал рукой в сторону полицейского участка.
— Nein! Nein! — возразил Криволапов. — Никуда я не пойду, господин лейтенант. Хоть убейте, не пойду, — заголосил Степан. — Я денщик майора Ольбрихта и охраняю его «коффер».
— Вы русский! — панически вскрикнул офицер. — Партизанен, — и схватился за пистолет. — Арестовать его.
— Герр майор! Майор Ольбрихт! Помогите! Караул! Убивают! — заорал еще громче Криволапов, сопротивляясь патрульным солдатам, которые выкрутили ему руки и повалили лицом на отпускной чемодан «Великая Германия».
Вокруг патруля стали собираться редкие зеваки из среды отпускников солдат и сержантов. Не зная причины потасовки отдельные из них, а это были, конечно, танкисты, встали на защиту Криволапова.
— Смотри, Ганс, завалили нашего танкиста тыловые крысы.
— Да, вижу, Отто, ты посмотри на них, на их морды. Сало, яйко, млеко – пройдут по домам, вот тебе и пасхальный подарок, а вечером кино, шнапс и проститутки. В окопы их, вшей кормить. Зажрались, мерзавцы.
— Эй, колбасники, — бросил безбоязненно длинноногий Ганс, — отпустите танкиста. Три на одного – нечестно.
— Господин лейтенант, — поддержал друга Отто, — отпустите танкиста, кавалера Железного креста.
— Разойдись по вагонам! — спокойно, но строго, осадил говорливых отпускников начальник патруля, — и, не обращая внимания на ропот толпы, добавил, — сдам вас начальнику жандармерии, и Рейх не досчитается двух младенцев, вами зачатых в отпуске.
— Отставить, лейтенант! — раздался вдруг издали грозный окрик Ольбрихта, который прихрамывая, опираясь на трость, спешил к Криволапову. — Вы что себе позволяете, офицер! Что вы здесь устроили самосуд, — налетел как коршун Франц, на начальника патруля подойдя ближе. Толпа тут же расступилась, пропуская грозного майора. — Это мой денщик, он охраняет мои вещи, мой чемодан.
— Господин майор, но он русский? — удивленно возразил лейтенант и дал отмашку патрульным солдатам отпустить Криволапова.
— Да хоть черный нигер, лейтенант! Какое вам собачье дело. Вы проверили его документы?
— Да проверил.
— Все в них в порядке?
— Так точно!
— Вы видите, что перед вами стоит герой Вермахта, фронтовик, награжденный Железным крестом, танкист. Вместо того чтобы помочь ему донести вещи и посадить в вагон вы устроили здесь гвалт. Вы плохо выполняете свои обязанности, лейтенант, — Франц был возмущен таким отношением к своему подчиненному, ставшему другом. — Это возмутительно, лейтенант.
Молодой офицер, начальник патруля опешил от резких наскоков Ольбрихта, но он был при исполнении обязанностей и не сдавался. — А вы, господин майор, предъявите свои документы. Кто вы такой!
— Что! Что вы сказали, лейтенант? Я вас посажу сейчас в карцер за незнание обязанностей устава Риберта. Как нужно обращаться к офицеру, старшему вас по званию.
— Начальник патруля лейтенант Бремер, — тут же приложил лейтенант руку к фуражке. Разрешите обратиться герр майор.
— Не разрешаю, лейтенант. Продолжайте выполнять свои обязанности в другом месте. Кругом! Я сказал кругом!
Патрульная команда, недоумевая, но, не выказывая слов пререканий и не оспаривая приказ майора, развернулась и пошла вдоль вагонов в конец поезда.
Майор Ольбрихт сопроводил патрульный наряд хмурым, продолжительным взглядом. — Вы чего стоите? — обратил он свое внимание на отдельных зевак, которые, докуривая сигареты, обсуждали инцидент патруля с фронтовиком майором и не уходили. — Разойтись по вагонам, как сказал начальник патруля. Отправление через пятнадцать минут. Шагом марш! — солдаты и сержанты послушно и безропотно выполнили его приказ.
Франц всем корпусом надвинулся на Криволапова. Тот стоял помятый, растерянный, злой и теребил в руках свалившуюся во время потасовки пилотку танкиста. — Учи немецкий язык, Криволапов, если хочешь уцелеть. Иначе пропадешь в Берлине, — выдавил зло из себя Ольбрихт. — Я не всегда смогу оказаться рядом и прийти к тебе на помощь. Хотя тыловой патруль обнаглел. Все документы ведь были в порядке.
— Спасибо господин майор, — извинился Степан, шмыгнув носом. — Я думал…
— Думал, думал, — перебил его Франц и улыбнулся, — Как говорит ваша пословица «Индюк думал, да в щи попал».
— Не так господин майор, — уже повеселел и Криволапов, — «…в суп попал».
— Какая разница, Степан. Не поспей я вовремя, ты точно бы в суп попал на обед полевой жандармерии. Ну, хорошо, что хорошо кончается. Бери чемодан, — Франц стукнул по нему тростью, — и идем в седьмой купейный вагон. А с патрулем надо вот так разговаривать, как я, унтер-фельдфебель.
— Слушаюсь, господин майор, — Степан одел пилотку, пригнул ухарски ее верхний край, кинул за плечи увесистый ранец с личными вещами, ухватился за кожаную ручку чемодана и, пыхтя, поторопился за прихрамывающим Ольбрихтом…
Паровоз на всех парах, иногда с протяжным гудком, гнал санитарно-отпускной состав в сторону польской границы. Километр за километром он быстро пожирал оккупированное пространство. Навстречу неслись разоренные города, села и смерть поверженного края. Однако в вагонах царило общее оживление. Военная обстановка за окном не приводила отпускников в уныние. Все к ней давно уже привыкли. Тем более, впереди раскрывалась красочная перспектива элементарного домашнего отдыха. После опостылевших окопов, изнурительной борьбы с холодом, голодом, вшами и, самое главное, страхом перед ожидаемым наступлением русских, отпуск на родину для фронтовиков Вермахта Центральной группы войск казался манной небесной, посланной всевышним Господом.
Разночинные отпускники из среды солдат и сержантов в поезде быстро находили общий язык. Уже через короткое время после знакомства на общие столы ими выкладывались отпускные запасы, выданные накануне вечно ворчливыми, но уважаемыми штабс-фельдфебелями. Консервированная колбаса, маргарин, галеты, мармелад, кофе в термосах, и много-много картошки, и самое главное – шнапс, да купленные на перроне у лотошников разносолы – все было аккуратно порезано и разложено на ровные порции. Неприхотливая снедь готовилась быть поеденной и переваренной солдатскими закаленными желудками в этот чудный майский день.
Фронтовики Вермахта, герои Вермахта ехали в отпуск в Фатерлянд. Им позволялось все. Им прощалось все. Они это право заслужили уже тем, что сражались на Восточном фронте. Тем более, исходя из доктрины, выдвинутой Геббельсом, каждый отпускник, независимо от того, женат он или холост, должен был в отпуске оставить после своего пребывания одного, двух, а то и трех зачатых Гансов. Родине требовались солдаты, чистых кровей. А их с каждым годом становилось все меньше и меньше.
В эту солдатско-сержантскую атмосферу разгула и веселия, царившую в простых солдатских вагонах отпускников, должен был попасть и новоиспеченный унтер-фельдфебель Степан Криволапов. Но майор Ольбрихт не был уверен, что Степан дружно вольется в отпускную среду закаленных фронтовиков и будет признан ими своим. Несмотря на свой веселый нрав, Степан, как подметил Франц не единожды, был обидчив, стеснителен и порядком закомплексован и свои проблемы решал коротко, перо в бок. Предвидя возможный конфликт по пьянке, он, от греха подальше, взял своего верного русского камрада под свою опеку и разрешил ехать в своем офицерском купе, занимаемым им одним по броне командира корпуса, хотя этот поступок противоречил уставу.
