Я вспоминала свою незадачливую товарку и раздевала лениво развалившегося гостя. Мужчина отпускал неприятные комментарии, а потом велел мне встать на четвереньки.
Не успела я исполнить пожелание гостя, как он забился в конвульсиях, и его начало рвать кровью.
Появившийся охранник, Ульрих, велел мне убираться, а потом буркнул:
— Невезучая ты, Эльза. Благодари судьбу, что тут камеры, иначе бы тебя обвинили в его смерти. Надо же, еле дышит, а туда же, по бабам!
-
Я все думаю, почему мы не сопротивлялись? Мы думали, это всего лишь еще один шаг. Еще одна мера. А потом все обязательно будет хорошо.
Сначала нам обозначили проблему. Потом нас разделили. Потом нас выгнали из школ, университетов и больниц. Потом нас начали лишать всего необходимого.
Мы не верили самым невероятным сценариям, считали, что это теории заговора, сумасшедшие откровения людей, тронувшихся умом из-за длительного локдауна и безденежья, а на самом деле самым немыслимым, самым безумным сценарием и была правда.
Зимой 21–22 годов у нас отменили лыжный сезон. Слишком опасно, — трубили звездные вирусологи из каждого утюга. — В стране 20 миллионов непривитых, включая детей, мы не можем подвергать население опасности.
Это значило, что Вальдхайм будет стоять.
Помощи от Дитриха тоже ждать не приходилось. Он поступил на инженерный факультет, его родители приняли его решение, и поддержали — Дитрих собирался сдавать тесты на наличие вируса каждые 48 часов, и такой вот ценой он сохранит свою свободу. Дитрих мечтал строить умные дома по энергосберегающим технологиям, мы созванивались с ним каждый вечер, он взахлеб делился студенческими новостями.
А я с нетерпением ждала выходных, мы гуляли с Дитрихом по заснеженным улочкам, пили горячий какао из термоса, и говорили, говорили, говорили, и надеялись на лучшее.
Когда стало ясно окончательно, что зимой не придется ждать постояльцев, мы с Беатой накрыли чехлами мебель, засучили рукава и принялись готовить. Беата пекла умопомрачительные штрудели, аппетитный шоколадный Захер, ароматный гречневый пирог с вареньем из красной смородины.
Мне же лучше удавались шлютцкрапфен — вареники с начинкой из шпината и рикотты, маленькие шпатцли — вытянутые картофельные клецки со шпинатом. А потом я развозила заказы на стареньком пикапе.
Так мы и жили — зимой готовили на вынос, весной и до поздней осени собирали дары леса.
Беата больше не смотрела телевизор, она отменила подписку и на любимый женский журнал. Вместо схем по вязанию, сплетен о киноактерах и простых рецептов, там стали печатать интервью церковников и телемедиков, говорящих о том, что прививка это акт любви к ближнему. Страницы журнала пестрели призывами прививать генной прививкой беременных женщин.
Я до сих пор помню, как первый экземпляр испортившегося журнала полетел в камин. Насильственный акт любви это изнасилование.
8.
Лето 22 поразило страшной засухой. Горели леса, которые никак не могли потушить. Из выжженной травы, которая еще в прошлом году была похожа на изумрудный ковер, не сложат стогов сена, а значит, скоту будет нечего есть.
Казалось, по земле прошлась преждевременная осень, которая опаляла всех своим зловонным обжигающим дыханием.
Вальдхайм был полон гостей. Люди говорили: "у нас дома вообще жара зашкаливает за 40, а у вас хоть можно укрыться в уцелевших лесах, на горных пиках".
Несмотря на бешеную инфляцию, мы с Беатой старались не повышать цен. Беата была вынуждена повесить табличку "Не забывайте зелёный пропуск", а потом однажды она смачно выругалась и вынесла все-все столы во двор, фактически обходя дискриминирующий закон.
Мы с ней убрали детские домики и аттракционы, максимально расширив территорию ресторана. Постояльцы, глядя на наши перестановки, одобрительно улыбались, а для гостящей у нас детворы я накупила раскрасок и всяких игр.
Каждое воскресенье, когда у нас с Беатой был официальный выходной, она ходила в приют для животных. Я наводила порядок, и надеялась, что приедет Дитрих.
На каникулах он отправился в Испанию вместе с компанией друзей, а я ждала от него звонка. В последнее время Дитрих звонил все реже, и все меньше рассказывал о своей жизни, да и моими делами не очень интересовался.
То воскресенье останется в моей памяти как одно из самых чудовищных. Беата отправилась в приют для животных, как всегда, понесла с собой корм, кое-какую небольшую сумму. Я ждала ее с рассказами о питомцах, думала, хоть какое-то радостное событие скрасит мой выходной. Без Дитриха не хотелось никуда выходить, съездила в магазин за продуктами, и ладно.
Беата вернулась через пару часов сама не своя. По ее щекам катились слезы. Я никогда не видела ее плачущей, даже когда моя непутёвая мамашка подкинула меня пятилетнюю своей тётке, Беате.
А сейчас Беата плакала.
— Что случилось?
— Эльза, они застрелили всех собак! Всех! И даже не похоронили, мы нашли их… в вольерах! За что, Эльза? За что?
Захлебываясь слезами, Беата говорила о постановлении Чрезвычайной комиссии по регулировке санитарной ситуации. Оказывается, волонтёры проводили слишком много времени в собачьем приюте, в непозволительно замкнутом пространстве. А животные таким образом стали разносчиками вируса.
Беата вспоминала милых беспородных псов, маленького пекинесика, за которым вот-вот должна была прийти новая хозяйка, старую добрую овчарку, бульдожку с перебитой лапкой, капризную пуделиху…
Я обнимала ее, гладила по волосам, и не знала, что сказать. Впервые сильная, язвительная, жесткая Беата показала, насколько она на самом деле беззащитна.
9.
Сегодня он пришел опять. Обнял меня, прижал к себе, вдохнул запах моих волос, и начал целовать, нежно-нежно, и его поцелуи согревали душу. Я отвечала ему, ведь это был единственный мужчина, с кем мне не хотелось притворяться. И пусть потом окажется, что я ошибусь, пусть. Иногда так хочется обмануться.
Мужчина блаженно выдохнул только тогда, когда довел меня до состояния сладкой неги.
— Я останусь на всю ночь. Ты не будешь возражать, если мы будем просто спать?
— Камеры, — я показала ему, где Ульрих спрятал отслеживающие устройства.
Мужчина встал с постели, что-то бросил в трубку Илзе.
— Все, на сегодня камер нет. Я Конрад, кстати.
— Я Эльза. Можно мне позвонить… пожалуйста?
— Делай все, что хочешь, — улыбнулся мужчина.
Я отправила короткое сообщение Беате: "Сегодня в ночную смену мне удастся даже поспать". Я по-прежнему говорю тетке, что работаю ночной прислугой в фешенебельном клубе.
Почти сразу пришел ответ: "Тогда и я спать пойду".
Конрад подгреб меня под себя, будто плюшевого медвежонка, и негромко проговорил:
— Эльза, хочешь я вытащу тебя отсюда? Я могу тебе как-то помочь?
— У меня все хорошо. Давайте спать.
Я давно перестала верить в мужскую искренность. Проваливаясь в сон, я слышала, как Конрад шептал: майн либе, майн таубе.
-
Осенью 22 года я увидела Дитриха в нашем городке. Мой, как я наивно продолжала верить, молодой человек, целовал хорошенькую пухленькую блондиночку. Без маски.
— Дитрих, — окликнула я его.
— Эльза, — скорчился мой (мой ли?) любимый в болезненной гримасе. — Лена, оставь нас.
Я хотела было подойти ближе, как Дитрих предупреждающе вытянул вперед руку.
— Не подходи, ты непривитая.
— Что? Ты же тоже не сделал прививку.
— Скажи ей, — ткнула Дитриха в бок Лена, которая и не думала никуда уходить — скажи ей.
— Я сделал прививку. Нам больше не пути.
— Что…как? Мы же… Ты же…
— Я устал, Эльза. Понимаешь, я просто устал. На меня все смотрели как на дебила, тыкали пальцем, злобно ржали за спиной.
В парке развлечений мне дали красный браслет, всем белый, а мне красный, как какому-то заразному!
Я даже друзей не мог завести! С девушкой переспать!
— Дитрих, мы же договорились ждать свадьбы. Помнишь, мы же хотели устроить все, как у твоих родителей, в старой часовне…
