Атаманы переглядывались, морщили лбы и всячески тянули время, заставляя Тризора вскипать от бессильного гнева. Старый бородатый тать, с грязной повязкой на выбитом в пьяной драке глазу, шумно почесал макушку и молвил, сощурившись от яркого солнца:
– И все же, Тризорушко, надо бы заплатить. На мечи ведь своих людей посылаем. Как-то даже неприлично без платы. Деньги-то у тебя есть…
– Да что вы ноете как бабы… – совсем рассердился староста. – Будет вам золото! Две скрыни хватит?
– Отчего ж не хватить… – согласно закивали пятеро остальных. – Хватит, хватит. А чего нужно делать?
Тризор облегченно вздохнул и не стесняясь вытер грязный пот с запыленного лба.
– Фуххх… С вами упаришься. Слушайте сюда. Когда пешие ратники выскочат из казарм, не дайте им стать строем. Режьте всех подряд, я же знаю, оно вашим молодцам только в радость!
– Так они, небось, в доспехах… – с сомнением буркнул одноглазый. – Проще какого-нить торгаша на нож насадить.
– С торгаша ты, НЕБОСЬ, две скрыни золота не вытянешь. – зло сверкнул глазами Тризор. – Больше виры заплатишь.
– И то верно… Ладно, тогда мы вдарим, ты не сумневайси. Две скрыни, да?
– Лишь бы вы ими не подавились… – глядя на холм с казармами, вымолвил староста.
На склоне шла страшная сеча, от Владимировой сотни осталась едва половина, а сам князь, не сильно о себе заботясь, махал мечом в первых рядах, спотыкаясь о раненых и убитых. Легкую кольчужку он одел прямо поверх хламиды, а левый кулак так и был перемотан тряпицей, отчего нехорошо походил на обрубленную в драке культю.
Выскочивших из подворотен татей поляки перебили играючи и с новой силой шарахнули в остатки дружины Владимира. Тут уж все было ясно – чтоб предсказать исход боя, не надо было уметь зрить по звездам и читать грядущее по дыму костров.
Пешие ратники, выбравшись из казарм, под прикрытием остатка дозорных выровняли строй и теперь несокрушимой булатной стеной перли на русичей, тесня их по склону на отвоеванную улицу. Пять сотен копий искрились на солнце губительными льдинками наконечников, с наслаждением пили горячую кровь, отбрасывали в сторону побледневшие, ненужные тела.
Русичи устали. Уже не в залихватской сече рубились они, а с молчаливым остервенением, когда ничего не видать впереди, кроме острия меча и напирающего противника. Умирали тоже молча, даже раненные не кричали.
Поляки же, напротив, перли с радостным ревом, тут и там раздавались победные выкрики. Десятники надрывали глотки стараясь удержать строй, не превратить наступление в беспорядочную, хотя и победоносную свалку.
И тут земля дрогнула, взвившись облаком пыли, редкая, пожухлая от зноя трава зашевелилась, будто живая, а в пыли прорезались и заветвились глубокие трещины, похожие на крупную рыбацкую сеть. С ближайшей отвоеванной русичами улицы на склон холма с грозным гулом вырвался тысячный табун, словно грязная, рыжая от глины река прорвала запруду и теперь неслась без разбору, губя все на своем пути.
Владимир верил, что Микулка не подведет, успеет сделать то, что задумано, а потому был готов к грозному напуску и вовремя приказал расступиться. А вот поляки ждали совсем другого… Они ожидали увидеть верхом на этих конях разодетых всадников в грозно сверкающих доспехах, как всегда безжалостных, быстрых, умелых…
Четыре десятка обессиленных русичей отскочили в стороны, едва держась на ногах, а обезумевший табун живым тараном шарахнул в строй пеших ратников, раскидал, смял, отбросил назад, на бревенчатые стены низких длинных казарм.
Кони увязли в копошащейся людской массе, лязг железа и хруст костей, крики и надрывное ржание смешались с кровавой пылью. Тут бы русичам надавить, дожать, но сил уже не было, мечи и топоры вываливались из вытертых до мяса ладоней. Владимир приказал стать кольцом, уйти в глухую защиту, но даже изрядно поредевшая от конского напуска польская рать, вдвое превосходила русичей числом и оружием. Но не доблестью…
Поляки наперли с новой силой, но русичи, хоть и валились с ног, напуску не поддались. Почти все, свободной от оружия рукой, поддерживали стоящих рядом соратников, отчего тесное, встопорщенное булатом кольцо стало единым целым. А поди сломай тугую вязанку хвороста, это не по прутику переламывать!
Глядевший из окна Бутиян зло покусывал губы – его грозная рать разбивалась о жалкую горстку противника, как морская пена о камни. Возникло странное, зыбкое равновесие, когда обе стороны несут потери, но никто не может добиться явного преимущества. Но польский князь знал, что это равновесие не продержится долго – скоро, очень скоро из чистого поля подойдет многотысячная подмога и тогда главное взять Владимира живым… Именно живым, никак не иначе! Убить такого противника мало, это даже Бутиян понимал, его надо унизить, растоптать, ПОБЕДИТЬ. Только тогда этот дикий народ покорится настоящей силе. Покорится… Бутиян усмехнулся этому сладкому слову.
Скрипнула дверь и в палату ворвался взмокший от пота Полуян. Князь и не ожидал от своего воеводы эдакой прыти.
– К тебе какой-то НЕЗНАКОМЫЙ русич. – выдохнул сильно протрезвевший воевода. – Говорит, что пришел с помощью.
Бутиян вздрогнул, будто разом стряхнул с себя тяжкий сон.
– Чернобородый? – с надеждой спросил он.
– Да черт его знает… На вид совсем не такой, да и меча с ним нет, а Чернобородый даже по нужде с ним ходил. Помнишь? Этот же говорит, что был старостой на одной из киевских окраин, город знает как пальцы на руке. Может и впрямь сгодится?
– Веди! – стараясь выглядеть спокойным, кивнул Бутиян.
Воевода зычно гаркнул в раскрытую дверь и через пару мгновений двое дружинников ввели в светлицу Тризора. Выглядел он в испачканном кафтане довольно жалко, но всем видом старался сохранить хоть остатки достоинства.
– Чего надобно? – скривившись спросил князь.
– Я кое что уже рассказал твоему воеводе. – почтительно пояснил староста. – Мне, к примеру, известны все задумки Владимира, я ведь был на его последнем военном совете. И еще… Я убил его воеводу.
– Претич мертв?! – хором воскликнули князь с воеводой.
– Слава богу… – Бутиян заметно повеселел. – За одну эту весть тебе, русич, нужно дать награду не малую. А уж если послужишь…
– Для того и пришел. – понимающе кивнул Тризор.
Старосту усадили за стол и тот, стараясь не глядеть на зарубленного гонца, плеснул себе в кубок вина из кувшина.
– Значит так… – подумав начал Тризор. – Перво-наперво, тебе нельзя никаких гонцов посылать за город. Сколько бы их ни было, все полягут у ворот. Там, в одном из теремов засел стрелок, которому с полутора сотен шагов птицу на лету сбить не сложно. А уж лук у него… Я своими глазами видел! Для него любой доспех, как яичная скорлупа для птичьего клюва. Пошли людей, пусть перешарят все, но найдут. Иначе ни в одну, ни в другую сторону через ворота не пройдет никто. Пока стрелы не кончатся. А их у него очень много.
