– Маяк включи и встанешь, – сжав зубы, приказал Поликарпов.
* * *Агафонкин любил грибы. Больше всего любил жареные опята с картошкой и чтобы сбоку – на краю тарелки, на ободке – крепкий, с пупырышками, пахнущий чесноком и укропом соленый огурец. У Агафонкина был простой вкус в еде: Митек особо не баловал.
“Зона комфорта, – думал Агафонкин. – Непонятное, необъяснимое – и сразу хочется успокоить себя приятным и знакомым: опят с картошкой поесть”.
Он понимал, что Платон не пропадет, не испарится, не исчезнет, сколько бы грибов он, Агафонкин, не съел, но поделать ничего не мог: тарелка с хрустящей, покрытой коричневой корочкой картошкой и масляно блестящими опятами стояла перед глазами, манила, звала вкуснейшим запахом, сворачивала полость рта голодной слюной. Как дополнительная издевка, картошка с грибами была посыпана мелко порезанным зеленым луком.
– Приветствую, Алексей. – Путин прошел к столу и сел спиной к бегущему за окном краю кремлевской стены. – Чаи, вижу, с Владиславом Юрьевичем распиваете?
– Алексей Дмитриевич отказывается, – покачал головой Сурков. – Не удается, Владимир Владимирович, проявить гостеприимство.
– Что так? – удивился Путин. – Может, печенья? – Он указал на поднос в центре стола. – Это вот финское, без сахара. На ксилите.
– Спасибо, не голоден, – сказал Агафонкин.
– Ну и хорошо, – согласился Путин. – Тогда давайте к делу. – Он повернулся и кивнул на Платона, вошедшего в комнату, но продолжающего стоять у закрытой двери с юлой в руках. – Платона Ашотовича представлять не нужно: вы – старые знакомые.
Агафонкин ничего не ответил. Он смотрел на Платона, Платон смотрел мимо Агафонкина.
– Присаживайтесь, Платон Ашотович, – пригласил Путин. – Разговор у нас долгий, устанете стоять.
Платон кивнул и сел, положив юлу перед собой. Агафонкин заметил, что у него дрожат руки. “Боится, – решил Агафонкин. – Или стыдится. Сейчас узнаем”.
– Владислав Юрьевич, – спросил Путин, – вы уже объяснили суть проблемы?
– Владимир Владимирович, – развел руками Сурков, – успели только затронуть предысторию вопроса. Только подобрались.
– Значит, мы вовремя, – сказал Путин. – Если предысторию обсудили, можем сразу к делу. Правильно, Алексей?
“Вербует, – понял Агафонкин. – По привычке вербует. Стандартный метод: приучить вербуемого говорить “да” – соглашаться, чтобы потом было психологически легче согласиться на сотрудничество”. Он проходил это много раз во время допросов: пространства-времена менялись, приемы оставались.
Агафонкин ничего не сказал. Он продолжал смотреть на Платона, пытаясь прочесть его состояние. “На чем его подловили? – думал Агафонкин. – Запугали? Купили? Принудили?” Он хотел знать, что Платон рассказал о Квартире.
– Речь пойдет о крайне важном деле, – не обращая внимания на молчание Агафонкина, продолжал Путин. – Не просто государственной важности, а, я бы сказал, государственной сверхважности. И в этом деле, Алексей, нам – России – нужна ваша помощь.
Он сделал паузу, ожидая вопросов Агафонкина. Агафонкин молчал: у него не было вопросов.
Сам расскажет.
Путин налил себе норвежской воды “Voss”, отпил. Он смотрел на Агафонкина, сложив губы в чуть заметной улыбке, словно тот был упрямым ребенком, которому приходится объяснять понятные взрослым вещи. В улыбке была не снисходительность, а скорее понимание.
– У нас в стране, Алексей, отчего теперь все беды? – спросил Путин и, не дожидаясь ответа, сказал: – От 90-х. – Он помолчал, дав словам утвердиться, стать фактом, и повторил, разбивая на слоги: – От де-вя-но-стых. Понимаете?
Агафонкин ничего не сказал, да и говорить было нечего. Ясное дело: от 90-х.
– У нас что произошло? – продолжал Путин. – Что произошло в 90-е? СССР потеряли? – Он загнул крепкий большой палец. – Потеряли. Национальное богатство во время приватизации разбазарили? – Указательный палец загнулся вслед за большим, ведя отсчет бедам России. – Разбазарили, – ответил самому себе Путин. – Еще как разбазарили. – Он покачал головой, жалея разбазаренное национальное добро. – Идем дальше: возникновение олигархов, пытающихся диктовать власти свою политику, допустили? Допустили, – загнулся средний палец. – Теперь: мировой престиж потеряли? Потеряли, – согласился с Путиным его безымянный палец, складываясь под грузом потери страной мирового престижа. – Вот, – покачал головой Путин, – и, наконец, образование либеральной оппозиции, действующей по указке зарубежных врагов России, допустили? – Он укоризненно посмотрел на Агафонкина, словно тот был лично ответственен за возникновение либеральной оппозиции. – Допустили, – ответил на поставленный вопрос загнувшийся мизинец. – До-пус-ти-ли.
Путин потряс перед собой сложенные в большой твердый кулак пальцы, грозя 90-м. “Не может быть, – мелькнуло у Агафонкина, – не решится. Да и невозможно это”. Он пытался перехватить взгляд Платона, подтвердить возникшую догадку, но Платон не позволил: смотрел в никуда.
– Вот, – улыбнулся Путин своей хорошей, открытой улыбкой, – и нам с вами, Алексей, предстоит все это исправить.
Агафонкину захотелось финского печенья на ксилите. Он бы сейчас и на сахаре съел.
Агафонкин смотрел на юлу, отражавшуюся в темной лакировке стола. Словно две сросшиеся юлы – сиамские близнецы. Одну можно было потрогать и закрутить, другая же оставалась недоступна – отраженье реального, мираж. Или она тоже могла крутиться – веретено Линий Событий, опоясывавших наши жизни – меридианы судьбы? Агафонкин представил две крутящиеся в разные стороны юлы.
– В чем идея? – спросил Агафонкин.
– Идея? – нагнул голову Путин, словно удивляясь его непонятливости. – Идея, Алексей, простая: отменить 90-е. То есть, – поправился он, – не совсем отменить, а в том виде, как они имели место. Идея, Алексей, исправить ошибки предшествующего руководства. Послужить России. Родине. Вот в чем идея. – Путин помолчал и заговорщически подмигнул Агафонкину: – Тем более что полдела мы с вами уже сделали. Осталось закончить.
– Мы с вами? – поинтересовался Агафонкин, пытаясь унять холодок дрожи внутри. – Не припоминаю, чтобы я соглашался.
– Как же? – развеселился Путин. – Письма-то мои возили, а это что? Это – подготовительная работа, обеспечение оперативной базы. Инструктаж.
Он улыбался Агафонкину, удивляясь, как тот не понимает простых вещей. Агафонкин и сам удивлялся.
Оставалось понять.
Признать.
– С чего начались 90-е? – спросил Путин и сразу ответил: – С августовского путча. Это и был поворотный момент, когда новая власть получила мандат. Когда народ выбрал эту власть. Ну, если и не весь народ, – поправился Путин, – то его активная часть. После путча ельцинская власть могла творить что хотела: и приватизацию, и либерализацию, и… да что угодно, – закончил Путин, рубанув ребром ладони воздух. – Пока люди не поняли, куда все идет и власть не потеряла этот мандат.
