Что это за хреновина, и какой в ней смысл?
После будем разбираться.
Левашов пытался найти врезанные в это безобразие потайные двери, обнаруженные на схеме. Точнее, сенсорные панели, управляющие их механизмами.
Мы с Шульгиным повернулись к зеркальному хаосу спинами, держа карабины на изготовку.
– Слушай, а неплохо придумано, – сказал вдруг Сашка. – Маскировка – класс. Мы же сейчас – кусочки загадочной картинки. С десяти шагов не различишь, кто есть кто. Особенно если самим скакать и дергаться. Водопад впечатлений. Хрен угадаешь, в кого целиться…
– Для человеческого глаза, – уточнил я. – Инфракрасным зрением очень даже угадаешь…
– Все! – крикнул Олег.
Он стоял у раскрывшегося в стене многоугольного темного отверстия, два на два метра, если считать по крайним точкам. Сама дверь на тонких коленчатых рычагах поднялась вверх, подобно птичьему крылу.
– Заходим?
– А разве есть другие предложения? – и тут не удержался от уточняющего вопроса Шульгин.
– Ты схему с компьютера убрал? – озаботился я.
– И убрал, и запомнил. Так пошли?
Напоследок я прислушался. В коридоре по-прежнему было тихо. Кто его знает, действительно нас обнаружили «элои» или «морлоки-стражи» взяли наш след самостоятельно и кинулись преследовать чужаков инстинктивно. Проголодались на посту, а мы вкусно пахнем. Квангами, например. Или – «человечий дух» сам по себе обладает для них гастрономической привлекательностью, а то, напротив, вызывает слепую, нерассуждающую ярость, как запах спиртного у пчел.
Мы от интеллектуалов ментальным полем прикрывались, а чтобы подходящими дезодорантами запастись – в голову не пришло.
Дверь бесшумно стала на свое место, и в коридоре тут же загорелся свет. Слава богу, здесь стены были нормальные, светло-серые, покрытые чем-то вроде земного, слегка пупырчатого линкруста.
– Знаешь, куда пойдем и куда придем?
– По схеме это один из радиальных коридоров, пересекающий пять равноудаленных кольцевых, по всей окружности барабана. В узлах пересечений должны быть лифты или междуэтажные пандусы.
– А что на этажах?
– Простите, господа, их системе легендирования планов и карт не обучен. По аналогии могу судить, что залы, подобные вон тому, – он указал большим пальцем за спину, – имеются на каждом. И еще несколько объектов показались мне заслуживающими интереса…
– Как ты вообще на эту схему так быстро выскочил?
– Объяснять дольше, чем сделать… Методом научного тыка, если угодно.
– Ага, – кивнул Шульгин, забрасывая ремень карабина на плечо. – Обезьяна с первого раза напечатала «Войну и мир».
– Это точно, – согласился я. – Не пришло в голову, что она тебя, эта схема, именно тебя ждала? Ты подошел, она и включилась. Первый раз, что ли? Дорожка на Валгаллу самый первый раз не так открылась? Воронцов тогда намекнул, что, если б ты для самопального СПВ не микросхемы от компьютера, а старый ламповый «ВЭФ» использовал, эффект был бы аналогичный…
– Не исключено. – Разговор на эту тему Олегу удовольствия не доставлял. Как бы принижал его инженерный гений. Это он зря, конечно. Машинку он придумал самостоятельно, и она определенным образом работала задолго до того, как началась история с Ириной. Но и с тем, что, как только она взялась его консультировать и поделилась секретами Шара и прочего, нам стали доступны бездны пространства и времени, тоже не поспоришь.
– По железной дороге, в какую сторону ни поедешь, обязательно окажешься на следующей станции и, как правило, с буфетом, – процитировал Сашка еще одно высказывание Дмитрия. – Сейчас нам тоже не остается ничего другого…
Перебрасываясь остротами и колкостями, мы шли вдоль коридора, в стенах которого не наблюдалось дверей или люков. На перекрестке остановились. В центре снизу доверху тянулась шахта очередного спирального пандуса, огражденного тонкими двойными перилами. Вправо и влево круто изгибалась овальная труба первого внутреннего кольца. Прямо – продолжение коридора, казавшегося чересчур длинным, сравнительно с внешними размерами станции.
– Все направления к нашим услугам. Куда? – вежливо спросил Шульгин.
– Я бы предложил на пару этажей вверх и вернуться в центральный зал, – сказал Олег. – Посмотрим, что там. А без толку кружить – не вижу резона. Принимается?
Принимай, не принимай, все будет так, как должно быть. Пойдешь в Багдад, окажешься в Басре. И наоборот, соответственно. Если даже смерть помашет тебе рукой совсем в другом месте.
Сенсоры, безусловно, были настроены на Олегову ладонь. Неужели компьютер с одного раза запомнил его характеристики, признал за «своего»?
Дверь из коридора в новый зал открылась мгновенно. Мы вошли. Здесь интерьер был несколько другим. Стена без зеркал, никакой декоративной растительности. Зато панели с экранами, бессмысленно перегруженные тумблерами и кнопками пульты стояли аж в три ряда.
Чисто функциональный центр управления неизвестно чем.
Первым делом мы снова выглянули в коридор с противоположной стороны. Тихо и пусто. Оставшимися у нас гранатами Сашка заминировал его с обеих сторон самым хитрым, надежным, обеспечивающим неизвлекаемость способом.
А я, отпустив его в зал к Олегу, присел на пол, прислонился спиной к стене, от которой исходило легкое, но приятное тепло, и решил немного помедитировать. По собственной методике. Если общепринятая не приносит желаемых результатов, придумай что-нибудь другое.
Будто забыв, что Удолин от таких экспериментов настойчиво предостерегал.
Сначала, отталкиваясь от общеизвестной «алмазной сутры», начал медленно расширять круг восприятия, одновременно заслоняясь специальной завесой. Мыслей монстров я не чувствовал, в доступной мне сфере их не существовало. Или – не существовало как таковых. Если там не мысли в общепринятом понимании, а потоки импульсов, инстинктивно циркулирующих по замкнутым на себя нервным цепочкам и узлам, выход вовне им просто не нужен.
Несколько дальше фон становился чуть более внятным. Не вербально, перевести уловленное в слова или иероглифические символы все равно не получалось. Но кое-что я воспринимал. Приблизительно как знаток Вагнера, изучивший всю систему его лейтмотивов и контрапунктов, которыми новатор мечтал перевернуть и заменить не только музыкальный, но и общечеловеческий словарь, обозначить комбинациями звуков чувства и взаимоотношения, даже такие философские и отвлеченные понятия, как судьба, коварство, жажда власти, обреченность року, неистовая ненависть и столь же глубокая трусость… Все это и многое другое проникало сквозь меня, не задевая, но отражаясь…