Рыцарь говорил четко и ясно, но в глазах, как Андрей видел, у него все ярче и ярче разгорается огонек непонимания. Но и сам Никитин впал в некоторую растерянность — он-то точно знал, что отец Павел не отправлял никаких приказаний в Прагу.
— У тебя с собою это послание?!
— Да, вот оно!
Рыцарь бережно извлек из-за пазухи кожаный мешочек и вытряхнул из него свернутую трубочкой грамоту, но не бумажную, а из толстого пергамента, с подвешенным на шнурке кругляшком твердого воска с четким оттиском печати. Развернул и протянул Андрею, который схватил его, как щука карася, быстро прочитал, внимательно взглянул на печать, скривил в оскале губы, уж больно она не походила на ту, что осталась у старого священника, и хрипло рассмеялся:
— Это подделка, брат Ульрих. Грубая подделка, особенно с почерком. Орденская печать у меня, а здесь плохой оттиск. И брат Любомир тебе не отсылал ничего. Повторяю еще раз — мы отправили грамоты во все орденские замки лишь два месяца тому назад, когда полностью утвердились в Белогорье. Тебя обманули!
— Я понял это, — тихо произнес Ульрих, — когда с тремя «копьями» пошел на Бежицу. Угры были везде, и особенно в горах, они перекрыли все перевалы. А с ними были и гулямы, много гулямов, я с Каталаунского поля подобного не видел.
— Как же вы через них прошли?
Андрей с нескрываемым уважением посмотрел на рыцаря — крестоносец либо выполнял приказ, либо погибал, иного не дано. А раз перед ним живой, то как-то сумел прорваться.
— Я увел отряд на юг, в предгорья. Там угров почти не было, мы прошли спокойно, даже в степь раз вышли, только одна схватка за всю дорогу и случилась. Побили мы три десятка всадников, в полон не брали, да и никто не ушел. Но Бежицкий замок…
— Он пал до вашего прихода?!
— Да! Там были гулямы, но недолго. Почти сразу же ушли. Крестоносцы гарнизона, их было два десятка, не оказали никакого сопротивления. Замок абсолютно цел, и ворота, судя по всему, открыли изнутри. Не может быть, что брат Карл изменил, я даже не думал над этим! Но как гулямы вошли в замок?! Вот что непонятно!
Ульрих заскрипел зубами, его глаза сверкали от гнева, старый рыцарь еле сдерживал себя.
— Их всех перерезали как курей, распластали на куски! Но птицы хоть метаются от убийц, кудахчут, а эти как сонные… Вот что непонятно! Почему так произошло?
— Ты нашел брата Карла?
Андрей спросил для проверки — сам он прекрасно знал, как и где погиб старый рыцарь. На той границе Запретных земель, где они истребили десяток воинов Сартского, посланных в погоню.
— Нет, — глухо произнес рыцарь, — и меча не нашел. Возможно, он ушел через подземный ход, гулямы его не завалили — похоже, не знали. Зато у колодца мы нашли эту ленту. Откуда она там оказалась?! Ведь в замке никогда не было женщин!
Ульрих протянул небольшую шелковую ленту, которую извлек из-под плаща, и Андрея словно ударило прямо в сердце. Он видел уже раз такую, но на всякий случай провел ею под носом, сразу уловив ноздрями знакомый до боли запах.
— Тебе знакома эта повязка?
— Да. — Андрей криво улыбнулся, теперь он все понял, сложив два и два. — Ты спрашивал меня, брат, что там произошло? Впрочем, такое могло иметь место неделю назад неподалеку, в замке «Трех дубов». Я тебе отвечу одним словом — измена!
Хочешь не хочешь, но ехать на болото к колдуну было необходимо…
— Чтоб тебя черти разодрали, Войтыла!
Сартский держал в руках арбалет, затравленно оглядываясь по сторонам. Он вздрагивал всем телом от малейшего шороха, плечи и спина ныли от напряжения.
Он не стал приказывать седлать свою любимую гнедую кобылу, потому как помнил, что во время своего последнего визита к колдуну он чуть было не лишился ее.
Теперь же, то и дело ударяя пятками в бока крупного солового мерина, он злился на себя:
— Гнедка меня сколько раз выносила? А этот мешок с травой, — он снова гневно поддал шенкелей еле бредущему коню, — едва тащится! Вот дурак! Кобылу пожалел! Да! Кобыла и останется, ездить на ней некому будет… Но! Пшел! Пшел, скотина!
Все в этом ужасном проклятом месте было так же, как в прошлый раз, даже еще хуже, казалось, что прошла не пара месяцев, а пара десятилетий: под мохнатой бородой сизого мха уже не угадывались когда-то белые стволы березок, они, словно придавленные могучей силой, пригибались к земле, склоняясь под невидимой тяжкой ношей.
Осень и здесь давно вступила в свои права, только воздух был наполнен не сладким запахом опавших прелых листьев, а смрадом гнили и затхлости.
Кое-где березы были выворочены, и, не успевшие обрасти мхом, корни торчали подобно костлявым скрюченным пальцам. На секунду Сартскому показалось, что эти корни-пальцы сжимаются и разжимаются, словно примеряясь к его горлу, и он, судорожно сглотнув, замотал головой, прогоняя наваждение.
Оглушающая тишина заволокла все вокруг, и даже из-под копыт не доносилось ни хруста, ни шелеста. Словно огромный молот бухало где-то в горле сердце, увязая в липком холодном страхе, наполнившем низ живота.
Все явственнее ощущался запах болотных испарений. Тропинка петляла теперь уже между совсем хиленькими полузасохшими деревцами и большими бурыми кочками.
С каждым шагом раздавалось все громче и громче противное чавканье: из-под копыт выступала темная вода, а вокруг появлялось все больше и больше лужиц, подернутых бурой тиной.
— Пресвятая Дева Мария!
На одной из дальних кочек что-то или кто-то шевельнулся. Рука Сартского, дернувшись, замерла в нерешительности: то ли к нательному кресту, то ли к болтам с серебряными накладками, которые он специально приказал отлить, отправляясь в Гнилую Падь.
Шевеление усилилось, и Сартский, приглядевшись, увидел сплетенных в огромный клубок гадюк, необычайно крупных и толстых, в самой гуще которых белела обнаженная женская спина.
Отчаянно заморгав, он стал лихорадочно заряжать арбалет, но руки не слушались, один за другим драгоценные серебряные болты без звука шлепались на мягкий влажный мох.
Женщина словно почувствовала его взгляд, привстала, стряхнув с себя змей, и обернулась, заставив магната замереть от ужаса. На голове ее среди вплетенных в волосы желтых болотных кувшинок извивались маленькие змейки, а сами волосы бурого цвета, длинные и мокрые, почти полностью скрывали грудь, но не блестящий змеиный хвост, начинающийся от пояса и оканчивающийся где-то в змеином клубке.
— Ш-ш-ш!
Огромные, немигающие, темные, словно болотная вода, глаза приковывали к себе. Недовольно изогнув губы, она с тихим шелестом отвернулась.
