Хозяин проводил его несколько недоуменным взглядом, а потом повернулся к Айвену:
— Еще раз прошу простить за беспокойство, но вчера вечером возвратились с вод мои домашние, и по сему поводу у нас в доме, как вы уже, наверное, заметили, собралось довольно большое общество. Так что я собирался просить вас сегодня, если, конечно, господин Пантюше не сочтет это угрозой вашему здоровью и душевному равновесию, непременно с нами отобедать.
Круифф благодарно поклонился в местной манере. Он был готов к подобному повороту событий еще с вечера.
— Покорно благодарю. Я с удовольствием принял бы ваше предложение, но мой костюм…
— О, какие пустяки, — хозяин дома всплеснул руками, — мы с вам почти одного телосложения, а у меня есть несколько запасных костюмов. Практически новых, ненадеванных. Так что, ежели вы не побрезгуете, я пришлю сиделку с одним, чтобы она вам его подогнала. — Он выжидательно посмотрел на Круиффа и, получив его благосклонный кивок, торопливо добавил: — Конечно, вас больше устроило бы что-нибудь из ателье, но я не был уверен, что вам уже можно…
— Ну что вы, что вы. Мне очень приятно.
Обмен любезностями продлился еще не менее двух минут, после чего господин Максин, наконец, откланялся.
Как только за хозяином закрылась дверь, Круифф повернулся к пилоту. Тот еще какое-то мгновение сидел на кровати с закрытыми глазами, потом рывком вскочил на ноги:
— Хозяин зовет нашу сиделку. Больше ни души ближе сорока шагов.
Круифф кивнул:
— Ну и что ты об этом думаешь?
Пилот покачал головой:
— Похоже, мы их недооценили.
— И что теперь?
Юрий улыбнулся:
— Великий Круифф у нас ты.
Айвену было не до шуток.
— Послушайте, молодой человек, последние двадцать лет я был всего лишь жалким кабинетным червем, а сейчас нам требуются способности хорошего полевого агента.
Пилот на мгновение задумался, на его лице продолжала играть улыбка.
— Возможно, вы правы, сэр, но все дело в том, что, что бы я ни придумал, первую скрипку придется играть именно тебе. Поскольку за обеденным столом со всеми этими господами будешь сидеть именно ты. — Он замолчал, прислушиваясь. — У нас больше нет времени. Сюда идет сиделка.
Процесс подгонки костюма неожиданно оказался чрезвычайно трудоемким и, с небольшими перерывами, занял все остававшееся до обеда время.
Наконец Круифф, с которого за это время сошло семь потов, одернул странный кургузый пиджак, сшитый из нескольких слоев различных растительных волокон и, по его мнению, сидевший на нем как на корове седло, примял подбородком стоячий воротник, перетянутый тонким шнурком галстука, нервно оправил толстые мнущиеся брюки и раздраженно покосился на стоящую рядом сиделку. Та, заметив его взгляд, состроила довольную мину и, всплеснув руками, зачастила:
— Нет, ну прямо красавчик писаный, — и принялась оглаживать полы пиджака и расправлять воротник.
Круифф раздраженно фыркнул, собираясь сказать что-то резкое, однако сдержался и, бросив на флегматично развалившегося на кровати пилота напряженный взгляд, еще раз подвигал плечами, пытаясь свыкнуться с непривычными ощущениями, и направился к двери.
Обед был накрыт на первом этаже, в просторном зале с эркером, в большие окна которого меж толстых рам било не по-осеннему яркое солнце. Все, по-видимому, уже собрались, ждали только его.
Спасибо хозяину дома — ритуал представления оказался неожиданно кратким и необременительным. Господин Максин наскоро представил его своей супруге и старшей дочери — юной симпатичной особе, тут же уставившейся на Круиффа любопытными глазами, а потом вывел его к середине зала и громко объявил:
— Господа, это профессор Кройф. О необычных обстоятельствах его появления в моем доме вы все изрядно наслышаны. Прошу простить, но профессор еще не совсем здоров, и потому я не смею излишне утомлять его представлением всех присутствующих. — Он сделал паузу и радушно закончил: — А сейчас — прошу к столу.
Круиффа усадили между хозяйкой и юной леди, которой просто не сиделось на месте от любопытства, так что она с трудом дотерпела до первой перемены. Стоило слуге лишь на мгновение заслонить девицу от бдительного ока маменьки, как она наклонилась к Круиффу и зашептала:
— Скажите, профессор, а вам было страшно лететь на аэроплане?
Айвен чуть не поперхнулся. За те пятнадцать минут, что он провел за выглядевшим так невинно обеденным столом, он уже весь взмок от напряжения — ему и в голову не могло прийти, сколько испытаний поджидало его здесь. На свое счастье, он за свои сорок два года службы успел побывать на приемах в доброй сотне различных особняков, посольств и дворцов, а потому довольно быстро освоился с несколько непривычными столовыми приборами (странная закорючка на спице, поначалу поставившая его в тупик, оказалась ножом для разделки рыбы, а узкий витой хрустальный рожок на ножке был вовсе не предназначен для того, чтобы из него пить, а являлся чем-то вроде личного настольного ароматизатора). Однако, когда Айвен повернул лицо к девушке, на его лице играла легкая светская улыбка.
— Нет, эсс, — тут он склонился к ее изящному ушку, — вернее, я никому не признаюсь в этом.
Девушка прыснула в кулачок, но, поймав укоризненный взгляд матери, посерьезнела и склонилась к тарелке. Однако выдержала она недолго:
— А куда вы летели?
— Извините, эсс, это секрет.
Девушка разочарованно поджала губки, но своих попыток не оставила. Как оказалось, это было только разминкой. Спустя час, когда подали десерт, разговор за столом сделался общим. И Круифф, на которого один за другим посыпались вопросы, почувствовал себя как угорь на сковородке. Но самое серьезное началось немного позже, когда дамы покинули обеденный зал.
Сначала ничто не предвещало грозы. После ухода женщин слуги внесли маринованную баранину и салатницы с монсокским салатом, который из-за обилия чеснока считался чисто мужским блюдом и, кроме того, хорошей закуской. Поэтому следом на столе появились и запотевшие бутылки с прозрачной жидкостью, явно имевшей своей основой продукт глубокой перегонки, а мужчины пересели поближе друг к другу. После каждой рюмки разговор становился заметно громче, так что, когда этот военный задал свой вопрос, Круифф не сразу понял, что он обращается именно к нему. Но над столом тут же повисла полная тишина. И новый вопрос прозвучал неестественно громко:
— Не правда ли, господа, амнезия господина профессора имеет чрезвычайно избирательный характер?
На взгляд Круиффа, это могло быть принято и за комплимент. Поскольку подразумевалось, что его сверстанные на живую нитку манеры приняты обществом и у окружающих, во всяком случае у большинства, остался только один невыясненный вопрос. И все же на выпад следовало как-то отреагировать.
