– Но это так.
– Что выгодна Англии? Безусловно, но в том, что лишь ей, я не уверен. Не пытайтесь говорить с василевсом, граф Александер, это бессмысленно. Всё, что вы можете, это убедить Жуайё, что фон Пламмет – лошадь не просто дохлая, но павшая от сибирской язвы и от неё надо держаться как можно дальше. Нас ждёт мало хорошего, но вас всё ещё не вызвали в Бережной дворец, чтобы сообщить об объявлении войны, и, может статься, и не вызовут. Прошу простить меня, господин посол…
Орлов вновь зашёлся в кашле.
– Прощайте, граф. Я сожалею.
– Благодарю вас, князь, за уделённое мне время, – механически, затвержённой фразой протокола ответил фон Шуленберг. Орлов кивнул, поднялся и, распрямив плечи, пошёл прочь, щеголяя безупречной кавалергардской выправкой. Да, он прав, со жгучей досадой думал прусский посол, провожая взглядом высокую фигуру министра, пока та не затерялась в пёстрой блестящей суете. Русские вообще горды, а император Арсений из них, наверное, самый гордый. Никакие соображения высшей политической выгоды не возьмут верх над их гордостью – не гордыней, прошу заметить, гордостью, а кто там первым выстрелил на Млаве – знает только Господь.
Герберт фон Пламмет перешёл пограничную реку, и только наивные глупцы могут воображать, что можно остановить матёрого бурого медведя, с рёвом поднимающегося из берлоги. Быть может, Герберту удастся сдержать Булашевича, даже нанести тому поражение, тогда на смену Второму корпусу двинутся остальные шесть армейских да ещё один гвардейский. Император Арсений не остановится. И даже те его советники, кто понимает происходящее, ничего не смогут тут предпринять. Князь Орлов был более чем откровенен. Остаётся ждать, ждать, чёрт побери, но как же это мучительно.
От острого чувства собственного бессилия хотелось или напиться до бесчувствия, или вызвать кого-нибудь на дуэль, как в давно минувшие молодые годы.
О, вот и лорд Грили. Любезная улыбка, внимательный взгляд, бокал в отставленной руке… Но молодые годы безвозвратно миновали, и дуэли не будет. Жаль.
– Господин граф, – по-французски приветствовал пруссака англичанин, – простите мне моё несносное любопытство. Не сказал ли военный министр чего-то такого, чем вы смогли бы по старой дружбе поделиться с вашим покорным слугой?
Надо же, подумал Шуленберг. Он даже не прячется, не маскируется. За проливом полностью уверены, что Пруссия у них в кармане.
– Прошу простить за столь рьяный натиск, – приятно улыбнулся Грили. – Но сейчас мы, послы дружественных государств, должны держаться вместе и помогать друг другу. Хотел бы, любезный граф, в свою очередь поделиться с вами известиями, что, полагаю, окажутся весьма небезынтересны прусскому кабинету…
Лысый лорд болтал, фон Шуленберг слушал, механически отмечая важное. Да, некоторые из сплетен по крайней мере выглядят любопытно. Иные так даже могут оказаться полезными.
– И всего за полсотни серебряных рублей вы можете узнать всё расписание отгрузки, – закончил англичанин, победно оглядывая графа Александера.
– Вы раскрыли мне своего осведомителя, – постарался улыбнуться пруссак. – Это… большая честь, дорогой коллега.
– Не стоит, – благодушно отмахнулся лорд. – Да, согласен, ход… нетривиальный. Но в наше время проверенное и затвержённое зачастую не работает.
– Хотел бы я похвастаться столь широкой сетью, – с почти искренней завистью сказал фон Шуленберг.
– Ах, дорогой мой, сегодня она есть, завтра – нет. Тауберт, увы, не дремлет. Так что на вашем бы месте я поторопился – бедняга портовый смотритель вряд ли долго просидит на сём тёплом местечке.
– Благодарю… – как бы в сомнениях проронил пруссак. – Но, любезный лорд, боюсь, что не смогу ответить вам тем же. Господин военный министр всего лишь оценил будущее фон Пламмета как весьма печальное.
* * *
Граф Тауберт бродил средь разгорячённых бороздинскими винами гостей, не забывая благодушно улыбаться и поддерживать беседы о погоде, театре, несомненной скорой победе князя Булашевича, а также о ну совершенно необременительных, можно даже сказать, ничтожных просьбах, которыми, право же, неудобно тревожить милейшего Николая Леопольдовича, но раз уж судьбе и графине Лидии угодно было их свести в этом доме…
Лидия и Менелай в самом деле были сверх меры гостеприимны, причём от их балов и приёмов отчего-то оставалось удивительно приятное послевкусие. Шеф жандармов почти наслаждался бестолковым вечером, пока не увидел, как Шуленберг отчаянно вцепился в Орлова и как потом уходил Сергий: высоко вскинув голову, печатая шаг, точно ведя незримых гренадер на вражеские штыки.
Николай Леопольдович забеспокоился.
Орлова он догнал уже внизу. Сергий Григорьевич стоял в накинутой на плечи шинели, ожидая экипаж.
– Не тревожься, Никола, – перехватил он взгляд друга. – Поеду сейчас… отлежусь… Ты газеты… «Австрийскую газету» от семнадцатого, часом, не видел?
– Нет вроде. – Иностранные газеты разбирал, и отлично разбирал, Кишин, у адъютанта на это дело был прямо-таки талант. – А что там?
– Надеюсь, что ничего, – ушёл от ответа Сергий. – Прав Васька, мне сейчас водки выпить да спать. А завтра всё равно в министерство…
– Пусть лучше Колочков твой к тебе с бумагами приедет.
Остзейско-жандармская душа графа Тауберта вопияла к небесам от столь возмутительного нарушения всех правил и наставлений; секретные документы могли пребывать только и исключительно в казённой канцелярии, под надёжной охраной, только куда он, такой, пойдёт? Герой зульбургский да дунайский.
– Вот ещё… удумал, Никола… – Орлов хрипло рассмеялся, почти сразу же болезненно сморщившись, и потёр горло. – Не ты ль, немец-перец-колбаса, меня учишь, что ни одна бумажка пределов министерства покидать не может?
Николай Леопольдович назидательно поднял палец:
– В особых обстоятельствах и с соблюдением всех потребных регламентов допускается… могу твоему Аниките жандармскую охрану выделить.
Орлов только отмахнулся.
– Брось, Никола. Ничего со мной не случится… наверное.
– Э-э, Сергий, – всполошился Тауберт, – ты что это говоришь такое? Езжай-ка и впрямь домой, водки, на перце настоянной, выпей рюмку, да спать! Назавтра всё как рукой снимет.
– Верно говоришь. – Высокие двери отворились, Тауберта окатило холодной волной. – Устал я, Никола. Ужасно устал… Был бы дом домом, и впрямь бы никуда б завтра… С Бороздиными за меня попрощаешься?
– Само собой.
Тауберт очень хотел спросить, о чём же его друг толковал с прусским посланником, но потом только рукой махнул. Орлуше и впрямь домой надо, в постель, а не политические разговоры на сквозняке разводить.
