Нориук со своими людьми задержался недолго. Теперь, когда кронтов стало много меньше, вряд ли вы еще раз потеряете след, пронеслось в голове.
Судя по выражению лица Горднера, думал он что-то похожее.
Рана моя оказалась неглубокой, все же помог режет, еще как помог. С другой стороны моя экономия чуть не стоила мне жизни, будь в кожу вшита кольчуга, стреле ни за что бы его не пробить. Но с третьей, один из наших людей, Сетир был убит стрелой со стальным граненым наконечником, а его доспех был именно с такой сеткой. Вероятно, мне просто повезло, и я оставил себе на память костяной наконечник стрелы, застрявшей на полпути к сердцу.
Не повезло мне с другим. Мухорка получила ранение. Непонятно, как это произошло, поскольку наши лошади паслись в стороне от стойбища, между крайними шатрами и лесом. Тем лесом, куда мы могли бы отступить, прими Горднер такое решение.
Но факт остается фактом, стрела, скользнув по крупу лошади, оставила на ее коже глубокий порез. В общем, ничего страшного, за исключением того, что порез пришелся как раз на то место, что прикрывается седлом. И теперь понадобится время, чтобы Мухорку снова можно будет оседлать. Того самого времени, что нет ни у меня, ни у Горднера.
Ничего лошадка, утешал я ее, прощаясь. Отряд ждал меня уже верхом, а моего нового жеребца соловой масти, которого я перекрестил с Кронурета на Корнета, держал под уздцы Крижон. Жеребец достался мне почти даром, потому что в уплату за него я отдал лишь новенькую серебряную монету герцогства Эйсен-Гермсайдр. Не считая того, что моя лошадка тоже оставалась здесь. Корнет был рослым и статным жеребцом, по сравнению с невзрачной Мухоркой просто красавцем. Вот только с аргхалами у него не было ничего общего.
Тебе здесь будет хорошо, убеждал я Мухорку. Скоро ты принесешь жеребенка, и в этих степях он вырастет могучим скакуном. Эти люди не сделают тебе ничего плохого, потому что у них культ коня. Севелуги не едят конины и не имеют привычки издеваться над лошадьми.
Это и многое другое рассказал лекарь, тот, что спас Горднера чуть ли не от неминуемой гибели. Давным-давно, когда он практиковал в столице Империи Дрондере, его звали Митхей Кронучек. Теперь он именовался среди севелугов не иначе как абоуб. Когда я его спросил, что это значит, тот с легким смущением ответил: колдун. С этим все понятно, врач он замечательный. А вот как он здесь очутился, интересно знать.
История, рассказанная Кронучеком, оказалась очень увлекательна. В эти края он попал в составе экспедиции штатным врачом. Вот только целью этой экспедиции была не разведка земных недр, составление подробных карт, или что-либо благородное, а нечто значительно более прозаическое.
Экспедиция искала затерянный древний город, вернее его развалины.
У человека, возглавлявшего экспедицию, была карта, на которой он был обозначен. Сам же он рассказывал, что в руинах спрятаны несметные сокровища. Город они не обнаружили, зато все, кроме Кроучека, нашли в здешних местах себе вечный приют.
Мне показалось, что лекарь не совсем искренен с нами, и явно рассказывает далеко не все. Ну что ж, севелуги не выглядят слишком уж наивными людьми и наверняка умеют хранить свои тайны. А Митхей теперь один из них.
Когда Горднер предложил Кроучеку отправиться вместе с нами, тот решительно покачал головой, нет, мне и тут хорошо.
Такое решение понятно. Здесь он уважаемый человек, все относятся к нему с почтением и никакой конкуренции. И все же главная причина вероятно та, что жена его, молодая и симпатичная женщина, просто заглядывает ему в рот, норовя предугадать любое его желание. И еще трое разного возраста детей, обличьем похожие на севелугов, но со светлыми глазами и волосами.
Скройл дал нам двух своих воинов в проводники. Одним из них оказался тот, что был вместе со Скройлом, когда мы встретились, и который имел черного аргхальского скакуна. Звали его Кирст, что в переводе на общеимперский означало Уголь. Его лошадь, кстати, именовалась точно также.
Наши проводники должны были провести нас короткой дорогой до перевала, а дальше уже несложно было добраться и до Мулойского тракта. Таким образом, мы сокращали несколько дней пути.
Горы, через которые мы должны были перевалить, ясно виделись на горизонте, но по сравнению с Агнальскими, они казались всего лишь высокими холмами.
Впереди ехала пара проводников, за ними Горднер и я, следом двигались оставшиеся у нас пять человек. Был и еще один, фер Бренуа, постоянно что-то бормотавший себе под нос. Понятно, что не пожелания всем здоровья, мудрости и богатства. Но, по крайней мере, теперь он все свои комментарии держал при себе. И от еды не отказывался.
Горднеру стало значительно лучше, и лишь изредка он едва заметно морщился. Моя рана на груди тоже не слишком беспокоила, и настроение было самое радужное, ведь каждый шаг моего коня приближал туда, где давно уже было мое сердце.
Первый ночлег на пути к перевалу застиг нас на берегу лесного озера. Вероятно, путники вроде нас останавливаются здесь часто, потому что очаг, сложенный из камней был полон свежей золы, а ветки огромного шалаша, целого шатра, не успели еще пожелтеть. Вода в озере оказалось кристально чистой и на удивление теплой, так что все желающие устроили себе купание, плескаясь и дурачась как дети.
Тут и выяснилось, что Тибор, закаленный в боях ветеран, панически боится воды. Естественно, благодаря помощи остальных, он в ней оказался. Тибор, когда его волокли в озеро, орал и брыкался так, будто его приговорили к кастрации и теперь несли на исполнение приговора. Вырваться ему не удалось, и воду он покидал с такой скоростью и с таким выражением лица, как будто бы его бросили в купель с концентрированной соляной кислотой.
Я старался вести себя сдержано, что более подобает моему нынешнему положению, но все же не выдержал, когда Тибор обхватил ствол дерева с такой силой, что его не смогли оторвать вчетвером. При этом он ругался так громко и так виртуозно, сверкая налитыми бешенством глазами, что от хохота упали все. Невозмутимыми оставались только Горднер, чистящий один из своих пистолетов, да оба наших проводника, что-то готовивших себе на отдельном костре.
А потом нас ждала уха. И не какой-нибудь рыбный суп, а самая настоящая уха, приготовленная Крижоном, выросшим на берегах Сотры, и понимающим в этом толк.
Ночью мне приснилась Милана. Я все пытался похвастать ей своей шпагой, но она только печально смотрела на меня и глаза ее были полны слез. Утром я проснулся в самом плохом настроении и долго не мог понять, чем это вызвано, пока не вспомнил о ночном сновидении.
