— Правильно! Правильно! Исключительно, верно, сказано! — комиссар аж подпрыгивал от возбуждения.
— Пожелайте нам удачи, Яков.
— Удачи! Удачи!.. Но — как вы собираетесь этого достигнуть?
— Меня знают на той стороне моста. Я поговорю с ними. Мы возьмём наши грузовики, чтобы как можно скорее вывезти всех, кого только возможно. А вы, комиссар, ожидайте нашего сигнала. Приготовьтесь к атаке. Ваш броневик особенно пригодится.
«Не может быть, чтобы поверил», думал Федор, садясь за руль. Две Мишени неторопливо намотал на штык белую тряпку, высоко поднял над баррикадой.
— Славные кадеты-александровцы! Это я, полковник Аристов, начальник первой роты! Слышите меня? Я сейчас выйду на открытое место, один и пойду через мост. Позвольте мне поговорить с вами. Если вам не по душе придутся мои слова — что ж, тогда вы сможете меня расстрелять и сбросить тело в Фонтанку без погребения. Повторяю, я иду один и без оружия! Позвольте мне приблизиться!..
Молчание. У Фёдора вспотели ладони, да и по вискам тёк пот. А что, если не поверят? Или, как раз наоборот, поверят, но решат стрелять, сочтя своего ротного командира изменником?..
— Считаю эту тишину за знак согласия! — крикнул Две Мишени. Поднял ещё выше винтовку с импровизированным белым флагом. И — не дрогнув, вышел на открытое место.
Фёдор впился в рулевое колесо так, что дерево заскрипело. Господи! Господи, защити и оборони! Господи, вразуми братьев моих, всех, кто сейчас на той стороне!..
Полковник шёл очень медленно, высоко подняв обе руки, так, что винтовка плыла, как показалось Фёдору, почти что в самом небе. Белая тряпка бессильно свисала, такая же лживая, как и всё это «Временное Собрание», «Ответственное правительство» и прочее.
Две Мишени шагал. Застыли на постаментах бронзовые кони Клодта, и, казалось, не сводили взглядов с идущего полковника. Вот он миновал набережную… вот поднимается вверх…
Там, на самой вершине, в самой высокой точке, мост перегораживала внушительная баррикада, и сложена она была не из абы чего: в строгом порядке чередовались мешки с песком и толстенные брёвна. Центр позиции был отнесён чуть назад, на флангах же, напротив, выдвинуты вперёд пулемётные гнёзда. Перед баррикадой — витки колючей проволоки; даже ею разжились где-то Александровские кадеты!
И не только мост перекрыт — заложены мешками с песком и спуски к воде, отогнаны в стороны баржи. В одном месте из неглубокой воды торчали обгорелые обломки мачт и нечто, отдалённо напоминавшее верх рубки; нетрудно было догадаться, что там случилось — баржу взорвали, скорее всего, когда на неё высадилась штурмовая группа. На борту остальных висели самодельные плакаты, грубыми мазками намалевано одно и то же слово: «Заминировано!»
Надо понимать, после этого желающих проверять, действительно ли на остальных судах заложены заряды, больше не сыскалось.
Две Мишени дошёл до самой баррикады. Опустил винтовку, небрежно прислонил к мешкам. Широко развёл безоружные руки. И — полез на баррикаду.
Фёдор, как и было условлено, подал грузовик вперёд. В колонну за ним выстроились остальные машины.
Рядом с ним оказался комиссар Блюмкин, беспрерывно протиравший пенсне. В правой руке он тискал явно слишком тяжёлый для него маузер, хотя видно было, что привык комиссар Яков исключительно к кабинетной работе: глубоко въевшиеся в кожу ладоней чернильные пятна, да очень заметная мозоль на среднем пальце правой руки — от пера.
— Вы листовки наши-то — читайте, читайте! — не нашёл ничего лучшего комиссар. — Что вам эти министры-капиталисты, кадет! Петросовет — вот где будущее! Социализм! А не эта гнилая буржуазная «демократия», — последнее слово прозвучало, словно грязное ругательство.
— Гражданин комиссар, — очень вежливо и очень тихо ответил Федор, — прошу вас, тише. Пожалуйста. Если всё удастся…
— А что, что должно удаться? — жадно спросил Блюмкин.
— Кадеты — сюда, — пояснил Федор сквозь зубы. — Ваша часть, гражданин комиссар — туда; как видите, всё очень просто.
Мучительно текли медлительные минуты; струились так же неспешно, как и тёмная вода в Фонтанке. Мимоходом Фёдор подумал, почему гражданин комиссар не приказал своим бойцам занять верхние этажи и крыши окрестных домов, откуда смог бы более-менее беспрепятственно обстреливать баррикаду александровцев; разве что те в свою очередь точно так же засели на другой стороне речки? Недаром же позиции «первого революционного» отодвинуты так глубоко от набережной!.. Ну, или александровцы не поленились соорудить какие-никакие, а укрытия от огня сверху — отсюда ему не разглядеть.
Федор потерял счёт времени. Пять минут прошло, пять часов? Или, может, пять дней? Всё словно оцепенело, застыло, умерло; исполинский город вокруг, мозг огромного государства — обратился сейчас в недвижный сгусток.
А потом над баррикадой первой роты славного Александровского корпуса поднялся белый флаг. За ним — фигура полковника Аристова.
Вставал он медленно, осторожно, без резких движений.
Осторожно спустился вниз, аккуратно протиснулся меж витков проволоки (её положили явно мало) и двинулся к баррикаде «красногвардейского» полка. За ним, так же медленно и осторожно, держа оружие над головой, стали подниматься фигуры в папахах; Федор до рези в глазах вглядывался в них, сердце бешено колотилось — наступал решительный момент, и кому из друзей ещё суждено будет отправиться тем же путём, что и Юрке Вяземскому?
— Всё хорошо! — громко крикнул Две Мишени. Винтовку с намотанной на штык белой (точнее, грязно-серой) тряпкой он хозяйственно подобрал, однако закинул себе за спину. — Всё хорошо, не стреляйте, мы подходим, подходим медленно!
Голос его разносился над чёрной водой Фонтанки, и, казалось, его слушают сейчас даже застывшие в вечной борьбе бронзовые кони со своими укротителями.
Кадеты один за другим перелезали через свою баррикаду, так умело и с таким тщанием выстроенной. Шли очень неспешно, не торопясь, в молчании, надвигаясь густеющей массой на кривую-косую преграду, кое-как сооружённую запасниками.
Федор заставил себя дышать. А ещё — мигать, потому что глаза уже начинало немилосердно жечь.
— Будьте готовы, гражданин комиссар! — приближаясь к раскрытому проходу в баррикаде, крикнул Две Мишени.
Гражданин комиссар был готов.
Правда вместо того, чтобы приказать своим двигаться вперёд и как можно скорее занять оставленную александровцами позицию, вдруг вскочил на баррикаду, патетически взмахнул рукой:
— Граждане свободной России!..
— Вперёд, вперёд давайте! — прикрикнул Две Мишение. — Вы думаете, Яков, дыра так останется незаполненной?.. На том берегу уже что-то заподозрили! Быстрее, комиссар!..
Блюмкин обиженно фыркнул, словно его лишили излюбленного занятия, первейшей радости в этой жизни.
А кадеты подходили и подходили, и привычно-тускло блеснули воронёные стволы. Федор чуть прибавил газу, мотор послушно и с готовностью взрыкнул — мол, не бойся, уж кто-кто, а я не подведу.
Комиссар и впрямь махнул своим — мол, поднимаемся! — однако его люди шевелились с явной неохотой. На кадет они зыркали со злобой, однако те взирали на всё это с редкостным хладнокровием, окружив плотной стеной грузовики с своими же младшими товарищами.
— А вы, гражданин полковник?
Якову Блюмкину явно не хотелось оставлять у себя за спиной таких молодых, но в то же время — полных суровой и мрачной решительности бойцов.
— А мы продолжим выполнять приказ гражданина военного министра, — невозмутимо ответствовал Две Мишени. — Произвести окончательное решение вопроса с так называемой царской семьёй.
Блюмкин замер, челюсть у него так и отпала; он хлопал глазами, судорожно пытаясь заглотить воздух, словно рыба на берегу.
— Что?! Как?! Почему вы? — выдавил он, забывая о собственных солдатах, что подбирались уже к оставленной кадетами баррикаде. — Значит, вас — на Шпалерную, к Дэ-Пэ-Зэ, разбираться с кровавым тираном, а нас, верных бойцов революции, бросают здесь?!
