— Так точно, гражданин министр! — Две Мишени отточенным движением взбросил руку к козырьку.
— Отрадно видеть порядок и дисциплину, — суховато кивнул Милюков. — Массы у нас горячо поддерживают дело свободы, то вот порядка как раз несколько и не хватает…
— Делаем, что можем, гражданин министр. Кадеты наши преданы делу революции, но, как видите, отряд сохраняет твёрдую дисциплину…
— Вижу, полковник, — перебил министр. — Александр Иванович Гучков мне передали, что у вас утром будет особое задание, так?
— Так точно. Поскольку Аничков мост занимают кадетские роты нашего корпуса, мы из распропагандируем и добьёмся их перехода на сторону свободы. Они сбиты с толку, гражданин министр, слепо выполняют приказания бывшего начальника корпуса…
— Вот именно, — буркнул Милюков. — Только и остаётся, что вопрошать, что это — глупость или измена?
— И то, и другое, гражданин министр, — склонил голову Две Мишени.
— Как ваши имя-отчество, полковник? Можно опустить «гражданина министра»
— Константин Сергеевич, уважаемый Павел Николаевич.
— Вы ручаетесь за своих кадет, Константин Сергеевич?
— Жизнью, — спокойно ответил Две Мишени. — Я сам пойду на переговоры. Меня они послушают. Я был ротным командиром у старшего возраста, Павел Николаевич.
Милюков вновь кивнул.
— Разрешите вопрос, гражданин министр?
— Судя по всему, что-то официальное, полковник?
— Так точно. Я уже задавал его гражданину военному министру, однако он, в силу занятости, ответить не успел…
— Что за вопрос, Константин Сергеевич?
Две Мишени бегло повторил то же, что высказал Гучкову. Что «кадет воспитывали в верности российскому престолу», что «достоверные данные о судьбе царя могут повлиять на молодые умы и склонить их к переходу на нашу сторону не только без кровопролития, но даже и с лёгкостью» и так далее и тому подобное.
Усы Милюкова встопорщились, пенсне холодно блеснуло.
— Постарайтесь, гражданин полковник, обойтись без подобных антимоний. Бывший император, насколько мне известно, бежал, скрывшись в неизвестном направлении с небольшой кучкой самых близких приверженцев, сыновьями Николаем и Михаилом. Большего вам знать не нужно. А вот многие из великих князей уже с нами. Я шёл к вам, чтобы предупредить: Временное Собрание и Ответственный кабинет министров возлагают на вашу миссию большие надежды. В случае успеха старания ваши и усердие не будут забыты. Александр Иванович сейчас очень, очень заняты, но просили передать, что место товарища министра у него свободно. Никто не хочет обагрять революционные штыки в крови несчастных мальчишек. Убедите их оставить позиции, да хоть бы и просто разбежаться! — и этого уже будет достаточно. Мы готовы.
Две Мишени кивнул, вежливо улыбаясь.
— Мне всё понятно, гражданин министр. А насчёт стараний, что не будут забыты… Стараемся не для себя, для России. Как и вы, досточтимый Павел Николаевич.
Милюков кивнул.
— Прекрасные слова, полковник. Желаю вам успеха.
Повернулся, шагнул было — но всё-таки замедлился:
— А о бывшем царе не думайте.
— Но, гражданин министр, если он сумел скрыться, то наверняка постарается собрать своих приверженцев, начать военные действия…
Милюков только пренебрежительно дёрнул усом.
— Он совершенно один. Гвардейские части в большинстве своём окружены под Стрельной, Волынский полк и вовсе выступил на нашей стороне. Кто-то из завзятых монархистов, быть может, и попытается — но против них у нас достаточно сил. А германские добровольцы вскоре покинут столицу. Новая армия свободной России способна отстоять завоевания революции!
— А остальная страна? Москва?
— Остальная страна занята повседневными делами, гражданин полковник. Купец торгует, рабочий трудится, крестьянин собирается на отхожие промыслы. В Риге и Ревеле рыбачьи баркасы идут на промысел, германцы не чинят нам никаких препятствий… Мы уже составили воззвание, его передают по телеграфу во все крупнейшие газеты: о земельной реформе, о политических свободах… заступаться за прогнивший режим будет просто некому.
Аристов не спорил. Выслушал всё молча, почтительно кивая.
— А потом, — понизил голос Милюков, — вы и ваши кадеты, полковник, нам очень понадобитесь… для аргументированной беседы с так называемым Петросоветом.
И, коротко дёрнув головой, что, очевидно, должно было изображать любезный поклон, удалился.
— Темнят… — сквозь зубы процедил полковник. — У них нет отречения, Федор. А без отречения они — как без рук. Россия не допустит…
Федору Солонову очень хотелось в это поверить. Что «Россия не допустит», что «Россия поднимется» — но, увы, что он видел сам вокруг, уверенности этой никак не способствовало.
Рабочие сбиваются в дружины, и никто им не противостоит. Обыватели попрятались, а модный поэт, говорят, уже написал пророческое «запирайте этажи — нынче будут грабежи». Купцы, их работники, дюжие, крепкие, ремесленный люд, хорошо зарабатывавший, заполнявший храмы, искренне, как казалось Федору, любивший Государя, неложно Ему преданный — где он?
И не мог кадет-вице-фельдфебель, чьи пули уже нашли не одну живую мишень, не мог не признать — что громадному большинству народа всё это глубоко безразлично, пока не грабят их самих. Но даже и тогда мало кто из них додумается объединиться хотя б с ближними соседями, отбиваться от погромщиков на узких питерских лестницах, где один молодец с дубиной остановит целую орду; нет, все попрятались, носа никто не высунет…
А Две Мишени продолжал меж тем говорить:
— Что Государь бежал, скрылся — не верю. Не верю, Федор, не могу поверить! Не таков Он. С гвардией бы пошёл, на баррикады бы поднялся. Перед войсками бы появился. Нет, не всё тут так просто…
— Государя верные могли на баррикады и не допустить, — осторожно возразил Федор.
— Могли. Но не в храм. Не на площадь, не на Невский. Государь нашёл бы способ обратиться к людям.
Тут приходилось признать, что полковник прав.
— И потому, — еле слышно закончил Аристов, — полагаю, Федор, что Государя они-таки схватили и держат где-то здесь. Держат и наверняка пытаются добиться отречения. Отречение по всем правилам им очень, очень поможет. Впрочем, они, похоже, уже готовы обойтись и без него.
— Но убить Его… — глухо проговорил Федор, внутренне содрогаясь.
Две Мишени мрачно кивнул, явно вспомнив то же самое из другого потока.
— Могут. Но для этих подобное пока ещё — крайнее средство.
— Но как узнать?
— Есть мысль, кадет-вице-фельдфебель. И тут нам может помочь тот самый Петросовет…
— Слышал я их только что, господин полковник…
— Я тоже, хоть и краем уха. Эти куда больше похожи на тех… оттуда. Просто почти неотличимы.
— «Старик» иной…
— Иной, насколько я понял. Но точно так же ненавидят русскую монархию и всё, что она выражает. И вот они-то могут как раз и хотеть самых «радикальных мер», как это у них зовется. И вот тут-то и надо… постараться, Федор. Пойду потолкую с тамошними — и полковник вдруг сбросил шинель, где на золотых погонах красовался серебряный вензель «АIII» затейливой славянской вязью. — Где-то тут валялось что-то подходящее…
Подходящим оказалась замызганная тужурка, какую в Александровском корпусе не надели бы даже на земляные работы.
— Вот и отлично, — весело бросил Две Мишени, напоказ вешая через плечо тяжеленую деревянную кобуру с маузером, и пряча в карман плоский браунинг.
— Благоев, — быстро сказал Федор. — Благомир Благоев. Он там заправляет. Важнее даже, чем Старик, Лев или кто-то ещё. Он за «революционный террор» ратует.
— Что такое их «революционный — он же красный — террор» мы знаем, — кивнул полковник. — Но это и хорошо. Значит, Благоев… надо же, депутат Государственной Думы, хоть по и списку легальных эсдеков… Что ж, благодарю за службу, господин кадет-виц-фельдфебель! Сегодня мне, конечно, не спать, но ничего. Оставайтесь с отрядом! Как надлежит организовать караульную службу и питание бойцов, мне вас учить не надо, — несмотря на официальный тон, Константин Сергеевич улыбался.
