весь город. И чистое серебро тополиной листвы подёрнуто, будто временем, точками свернувшейся пыли. Летние дни долгие. На часах только семь вечера, а у деда рубашка дымится. Он крутит педали, я всего лишь, сижу на раме, но жар от его тела, как в банной парилке.
Весь путь я недоумевал. Фига себе, «ЗИЛ»! Как пить дать, что-нибудь поломается. Велосипеду «Школьник» ума не смогли дать, а тут грузовик! Кто интересно на нём будет ездить?
Мимо нужного поворота мы опять проскочили. Пока я ёрзал на заднице, подавал голосовые сигналы, дед сквозанул вперёд метров на сорок. Тут нечему удивляться. Он в прошлой-то жизни в нашей квартире не был ни разу, воспринимая её, как личный упрёк.
Во дворе я поминутно оглядывался. Искал и не находил место, где можно поставить большую машину. Дед удивился, спросил, не боюсь ли я, часом, кого?
Я тоже удивился, опешил:
— С чего это ты взял?
— Голова твоя, как на шарнирах. Так и ходит туда-сюда. Будто ждёшь, что со спины подойдут. Или ищешь чего?
— «ЗИЛ».
— Какой ещё зил⁈
Я взглянул на него, как на малое дитятко и с ехидцей сказал:
— Тот са-амый, на который мы пришли посмотре-еть!
Дед засмеялся. По мере того, как до него доходило, всё громче и громче, взахлёб. За два моих детства я ни разу не видел, чтобы он так хохотал.
— Эх… голова два уха, — выдавил он в два присеста, вытирая набухшие веки. — «ЗИЛ» — холодильник, а ты что, машину искал?
А я вдруг, представил себя со стороны и тоже поймал «ха-ха».
Вот так, продолжая посмеиваться, мы и вошли в подъезд. Дед отпер входную дверь, занёс, было, ногу вовнутрь и тут же отдёрнул назад:
— Разуваемся здесь!
Тот вариант нашей квартиры, что мы получали от ГОРОНО, я знал как облупленный. Теперь же на цыпочках, босиком, шагнул в неизвестность. Осмотр начали с кухни Верней, с холодильника. Что значил он для вчерашней хозяйки, догадаться не трудно. Это не его покупали, подбирая под цвет интерьера, а ровно наоборот. Стены и стол перекрашивались в угоду ему. Главная вещь в квартире. Центр небольшой вселенной. Так что старые песни о главном: «в течение месяца заберём, если нет, значит, купили другой», это просто ля-ля. Заберут. При первом же подвернувшемся случае, заберут. Потому, что другой такой невозможно купить даже по блату. А до этого дня не забрали по очень простой причине. Такую хламину на легковухе не увезёшь. Фига се, «ЗИЛ-Москва КХ-240», где цифры в названии обозначают внутренний объём в литрах, а львиная доля продукции уходит на экспорт! Такие вещи не дарят даже друзьям. Да, чуть не забыл, корпус из стали толщиной 8 мм защищен от коррозии слоем силикатной эмали цвета «слоновая кость».
Постояли мы с дедом, поудивлялись. Он первый раз потрогал руками чудо отечественной промышленности, Я вспоминал давние времена, когда «Юрюзани», «Саратовы» да «Орски» с «Памирами» служили полвека и более. Хотели идти дальше, но обнаружилось, что холодильник включён. Дверца была заперта на ключ, который торчал из «замка зажигания», встроенного в горизонтальную ручку. Дед с этим делом сам разобрался. На внутренней полке морозилась четвертинка лимона. Початый пузырь коньяка «Ани» был вставлен во встроенную обойму.
Я высказал здравую мысль, что не стоит гонять электрический счётчик ради такой ерунды, на что дед резонно ответил:
— Есть в хате хозяйка, ей и решать. Говорят, в холодильниках что-то размораживать надо. А я в этом деле не спец.
В общем, убили мы на поездку за инстументом более получаса. Там той работы: вынес из хаты, повесил на руль — и гайда! А поди ж ты, подзадержались. Всё этот «ЗИЛ»! Жили без него столько лет, и опять как-нибудь проживём. Вот мамка дождётся, когда подойдёт очередь в кассе взаимопомощи и купит простенький «Иней». А ещё я искал вёдра. Вот, прямо какое-то наваждение: весь инструмент на месте, где оставлял, а они в сарае. Хорошо, что на связке был ключ
от навесного замка. Ну, тётки, что с них возьмёшь?
В целом, деду наше жильё понравилось («Здесь ремонтировать — только портить»). В целом, но не по сути. В таких городках, как наш, квартира от дома отличается только соседями за стеной плюс неудобствами. За водой дальше ходить, в сортир занимать очередь.
Да просто в одних трусах выйти из квартиры во двор, чтоб почесать пузо — скажут, что сумасшедший. Нет, лишь человек, поживший в бараке энное время, может назвать такое жильё благом.
Не хотелось мне здесь бедовать, ох, не хотелось! И дед, судя по настроению, тоже был не в восторге от таких перспектив. Это такой человек, которому обязательно надо о ближнем своём заботиться. А тут не успел дочку дождаться-нарадоваться — она лыжи из дома вострит. Ладно б одна, так хочет увести внука, в которого вложена половина души. Вздыхать не вздыхал, но за добрую половину пути слова не обронил. Лишь на траверзе магазина окликнул:
— Вон, Сашка, дядька навстречу идет со слуховым аппаратом и тросточкой. Ты с ним не забудь поздоровкаться. Громко скажи: «Вечер добрый, Семён Михайлович!» Это мой бывший начальник. Он у твоего дедушки на войне был командиром взвода. Мы с ним в сорок первом выходили из окружения.
Я этого дядьку часто встречал. Сразу запомнил. По сравнению с дедом был он ещё моложав, но сильней попорчен войной. Правая нога вообще не сгибалась. Я думал сначала, что это протез. Сейчас присмотрелся — нет. Сандалии у него одного цвета, в них пальцы живые, шевелятся. На лицо Семёна Михайловича я вообще боялся смотреть. Страшно. Оно у него будто сшито из лоскутков красного и багрового цвета. И на этом зарубцевавшемся месиве, под седым ёжиком чуть ли ни до бровей — смеющиеся глаза, будто взятые на прокат у приколиста Гальцева.
Дед сказал — внук выполнил, «поздоровкался» как солдат на плацу. А этот Семён Михайлович будто бы не расслышал. Выронил
трость, правой ногой вычертил в воздухе полукруг и крепко приник к груди своего бывшего подчинённого.
Так они и стояли, словечка не обронив,
