командир успокоено откинулся на спинку кресла и с удовольствием закурив, выдал
— Едрить твою мать, Лисов! Ведь сколько лет тебя знаю — железный мужик. И мозги на месте, и с людьми отлично ладишь. Про то, какой ты боец я вообще молчу! Да и просто — другом твоим считаться, всегда за честь держал. Но почему, как только тебе что-то напоминает о твоём прошлом — тут Серёга споткнулся и задумчиво исправился — или будущем, так ты сразу с катушек съезжаешь? Вот ответь, кого этот мудила из РОА, тебе напомнил? Хотя подожди, я сам угадаю — или Ковалёва, или Ельцина или, этого, как его, ну, богатея, который абреков поддерживал... Березинского?
— Память у тебя Серёга, девичья до безобразия! Не Березинского, а Березовского! Березовского, маму его так!
Гусев, увидев, что я, наконец, оттаял и начал улыбаться, тоже расплылся в улыбке и подытожил:
— Какая разница как его фамилия! Да и всех остальных тоже... Пойми Илья, не будет их в нашем будущем. Не будет и всё. И само будущее совсем другим станет. Вот каким мы его сейчас сделаем, таким оно и получится! И только от нас зависеть будет, чтобы оно не стало подобным твоему! От меня, от тебя, от Лешки с Маратом, от Ивана Петровича. От ребят, что сейчас в окопах к наступлению готовятся, или на заводах вкалывают. Так что хватит тебе параллели с вашими временами искать и дёргаться каждый раз по этому поводу.
Подобный разговор у нас происходил не в первый раз, поэтому, махнув рукой, с досадой ответил:
— Да понимаю я всё! Просто иногда такие типажи попадаются, хоть стой хоть падай...
Про типажи, Серёга выразился в духе киношного Чапаева, в смысле — наплевать и забыть и заинтересованно спросил:
— А чего ты там возле крыльца с Ничипоренко шептался? Или опять где-то детишек нашёл и нашей няньке подкинуть хочешь?
— Нет, про баню договаривался...
— Да ну! Неужели, уболтал Гриню? Она ведь только послезавтра должна быть!?
— Уболтал. Он ведь ко мне и так нормально относится, а тут я ему позавчера слова «Розамунды» на-русском дал, поэтому Григорий, весь в восторге пребывает и вообще — благодарен до невозможности.
Гусев выслушав, чем я купил старшину, начал хихикать:
— То-то я думаю — чего это он, аккордеон, странными мелодиями терзает! Ты бы ему ещё ноты помимо слов подсказал, цены бы вам не было!
— Где я, где ноты... И вообще, не ругайте музыканта — он играет, как умеет!
— Да как он умеет, лучше бы вообще не играл!
— Вот и сиди критикан недоделанный, в грязном виде, а я сейчас пойду и попарюсь от души.
Серёга, на это моментально отреагировал:
— Я с тобой!
А потом, зайдя к старшине за обещанный чешским мылом, мы пообедали и ближе к вечеру, устроили себе банно-прачечный день. Пока мылись, стирались и болтали, я попутно думал об одной интересной штуке, связанной с песнями. К примеру, эта самая «Розамунда» в последнее время стала очень популярна, причём по обе линии фронта. Старая чешская песенка обрела новую жизнь и с удовольствием распевалась как нашими, так и немцами.
Но мысль была не столько про неё, а про то, что в мире, в последнее время, всё чаще и чаще стали петь наши песни. И американцы, и англичане крутили по радио шлягеры на русском языке. Да что там говорить — даже фрицы очень часто голосили русские песни, правда, по-немецки. Но на трофейных пластинках, с удовольствием слушали и на-русском. Причём я бы ещё понял, если бы это были хиты принесённые мною из будущего. Фиг там! Нет, и их тоже исполняли вовсю, но ведь и обычные песни пользовались огромной популярностью. Даже в захваченных нами немецких городах, после нескольких дней испуганного затишья, из окон начинали доноситься знакомые мелодии. Причём гражданских то, никто не заставлял слушать наши песни! Может, прав был Луганский, который на моё недоумение по этому поводу, сказал:
— Видите ли, товарищ гм, гм... капитан, человеческая натура так устроена, что каждый из индивидуумов, желает удовлетворить собственное эго. Пусть и неосознанно. Поэтому даже немцы с удовольствием слушают русские песни, подсознательно желая тем самым, приобщиться к победителям... Я достаточно доступно объясняю? Может вам непонятно значение слова — «эго»?
— Всё вполне понятно. Старика Фрейда я тоже читывал, но здесь, что-то не так получается. Вот скажу честно — в сорок первом, меня вовсе не тянуло петь «Хорста Веселя». Да и других, насколько я знаю, тоже...
Казимир Львович, на это замечание, поняв палец, с улыбкой ответил:
— Вот, видите! Просто это значит, что ни вы, ни остальные, не могли допустить и мысли о победе фашистов. Даже в глубине души, даже в вашем подсознании, была твёрдая уверенность в нашей победе. А у немцев её нет, вот и поют нашу «Катюшу», «Проснись и пой» да «Песенку о хорошем настроении».
Тут Луганский почему-то замялся и нерешительно кашлянув, решил поинтересоваться:
— Извините, товарищ капитан, если уж разговор про песни пошёл, я хотел у вас поинтересоваться — а к известному поэту Илье Лисову, вы какое-нибудь отношение имеете?
— Даже не родственник.
Отмазавшись от своего авторства, я сбежал от слишком умного патологоанатома, по пути вспоминая англоязычную музыку, непрерывно льющуюся из каждого музыкального прибора, в моём времени. Это что же получается? Выходит тогда, в двадцать первом веке, мы все в глубине души уже сдались и не верим в свою победу? Чёрт! Но ничего, как там Серёга сказал — «Будущее станет совсем другим. Каким мы его сделаем, таким оно и будет»! Вот тогда и посмотрим, чьи песни будут петь в этом новом времени...
Ещё три дня, я практически ничего не делал и, занимаясь пузогрейством, только наблюдал, как Третьяков со своими людьми носятся по округе и во всех особых отделах, демонстрируют фотографию покойного Горбуненко с протянутой, как для милостыни рукой. Во всяком случае, после обрезки Жукова, при взгляде на фото, складывалось именно такое впечатление. Хотя сейчас я Сашку, даже подкалывать опасался. По мере того, как в разных подразделениях СМЕРШа, народ отказывался признавать, кому именно Филипп жмёт руку, настроение главного мента ухудшалось всё больше и больше. А вчера, когда мы с ним ездили к очередным контрикам, Третьяков, на мои длинные рассуждения о неправильности выбранного направления расследования, так вызверился, что мы чуть не подрались. Хотя, насчёт, «чуть не подрались», это я загнул, просто поносили друг друга на матах, а потом, надувшись, сидели каждый в своём углу «УльЗиСа».
Поэтому сегодня я с ним не поехал, отправив сопровождающим старшего лейтенанта Шарафутдинова, а сам, с Пучковым засел за изучение новинки вражеской техники — STG-44, которую в виде трофея, притащили нам мужики из разведбата. Эта штурмовая винтовка под промежуточный патрон, сильно внешне напоминала «Калашников» — переросток. Но только внешне. Всё остальное, отличалось от родного «Калаша», как рояль от балалайки. Но, правда, бой у неё был — не сравнить с нашими пистолетами-пулемётами. Единственно — тяжёлая сволочь, все руки отмотает, если с ней долго бегать.
