В коридоре, ведущем к кабинету Ленина, Троцкий спохватился:
— Куда вы нас ведете? Телеграф на втором этаже…
— Вячеслав Рудольфович ждет там, в приемной.
Агранов распахнул дверь кабинета, пропуская вождей вперед, и сразу же ее захлопнул, отсекая адъютантов и охрану Троцкого.
Тут же, возникнув словно бы ниоткуда, опешившую свиту окружили люди настолько решительного и угрожающего вида, что никому даже в голову не пришло хвататься за оружие. Покорно подняв руки, охранники Наркомвоенмора позволили обхлопать себя по карманам и извлечь из их кобур парабеллумы и маузеры. Так же покорно они побрели в жестко (тычками прикладов) указанном им направлении. Профессиональное чутье подсказало им, что с подобными «специалистами» не то чтобы драться, а и спорить смертельно опасно.
Войдя в кабинет, вожди мирового пролетариата увидели, что за письменным столом, на ленинском месте сидит неизвестный, одетый в странную, зеленую в черных и желтых разводах куртку, курит сигару, чего Ленин в своем присутствии категорически не выносил, и смотрит на них насмешливо прищуренными глазами. Второй человек в таком же одеянии устроился на подоконнике, свесив ноги в высоких черных ботинках, и держит на коленях что-то, похожее на большой, отливающий синей сталью пистолет. Или, наоборот, короткое охотничье ружье. Умея почти гениально мыслить стратегически, в стрелковом оружии Предреввоенсовета разбирался слабо.
— Что? Что это значит? Кто позволил? — визгливо-растерянно вскрикнул Ленин, а Троцкий инстинктивно схватился за лакированную кобуру.
— Не балуйся, Лев Давидович, — добродушно сказал человек с подоконника, приподнимая толстый решетчатый ствол. — Проиграв войну, поздно пистолет лапать. Разве чтоб застрелиться. Но это успеется.
Громыхнув подковками по паркету, он соскочил с подоконника, отобрал у Троцкого аккуратный браунинг образца девятисотого года, подкинул на ладони:
— Сувенир, однако, — и спрятал в карман.
— А у вас, господин Ульянов?
Ленин растерянно развел руками.
— Тогда присаживайтесь. Разговаривать будем.
— Кто вы? — спросил, сохраняя остатки самообладания, Троцкий. Хотя понимал уже обостренной интуицией политического деятеля, что именно сейчас все хорошее в его жизни кончилось.
— С вашего позволения — полковник Шульгин Александр Иванович. А это — полковник же, но Новиков Андрей Дмитриевич. Уполномочены провести с вами дипломатические переговоры.
Ленин, сообразив, что немедленно их убивать не станут, тоже немного успокоился. Переговоры — его стихия. Путем переговоров он всегда добивался, чего хотел.
— Кем уполномочены, о чем говорить?
Новиков наконец положил сигару на край письменного прибора, растянул губы в улыбке.
— Вообще-то мы представляем здесь так называемую «Мировую закулису». Ту силу, которая якобы направляет все исторические процессы во имя достижения никому неведомых, но коварных целей. Заменяем собой весь исторический материализм сразу. Но это вообще. А в частности, нам поручено побеседовать с вами от имени Верховного правителя Юга России Петра Николаевича Врангеля.
Изощренный в софистике Троцкий мгновенно уловил тонкость: «Правителя Юга России». То есть претензии на власть во всей стране словно бы и не заявляются.
Одновременно Лев Давыдович убедился, что на Ленина рассчитывать нечего, он растерян и напуган настолько, что под дулом пистолета согласится на все. В период Бреста он сидел в семистах верстах от фронта и то засыпал его телеграммами, требуя соглашаться на любые условия немцев.
— О чем вы хотите вести переговоры? Учтите, что я заявляю протест по поводу столь бесцеремонного, не имеющего примера в дипломатической практике вторжения в резиденцию Советского правительства. Это не дипломатия, а бандитизм…
Новиков, подавшись вперед, слушал Троцкого с таким видом, будто страдал глухотой и еле-еле разбирал слова собеседника. Даже рот приоткрыл.
Дослушал, сжал губы, кивнул. Помолчал еще, взял сигару, затянулся. Выпустил дым, целясь в лицо Троцкого.
— Что же ты несешь, товарищ Предреввоенсовета? У тебя хватает наглости в таком тоне разговаривать с приличными людьми? Офицерами, дворянами… Неужели не сообразил еще, что я вообще могу тебя и товарища Ленина тоже шлепнуть просто так вот. — Он вдруг вытащил из-под стола массивный пистолет и направил его в лоб Троцкому. — Одно движение пальца, и все. Даже ледоруба не потребуется. А еще через десять минут и от съезда вашего ничего не останется, кроме четырех сотен покойников. Крайне мало по сравнению с тем, что вы за три года наработали. Протесты он заявляет, ты только подумай, Саш… — Новиков развел руками, изображая на лице глубочайшее возмущение и даже изумление перед наглостью собеседника.
— Запомни, Лев Давыдович, вы нас как личности совершенно не интересуете. С момента, как вы оказались в этом кабинете, ваша функция чисто декоративная. Надо будет — на других поменяем…
— Тогда почему вы все-таки желаете говорить именно с нами? — попытался перехватить инициативу Троцкий.
— Уместный вопрос. Потому что считаем — России смут достаточно. Договорившись с вами, мы надеемся сохранить несколько десятков или сотен тысяч людей, которые могут погибнуть, если продолжится война. Давайте так — забудем все сказанное мной и вами раньше и начнем с чистого листа. Как будто и мы и вы — обычные дипломаты, представляющие равноценные и равноправные державы. Как Наполеон и Александр в Тильзите.
Новиков спрятал пистолет, провел ладонью по лицу, надавил пальцами на глаза, снимая усталость.
— И ты, Александр Иванович, отложи автомат, садись. Товарищи благоразумные, дурака валять не будут.
Дальнейшее и в самом деле стало напоминать, ну, если и не дипломатические переговоры в чистом виде, то разговор равноправных партнеров в какой-то серьезной коммерческой сделке.
Троцкому мешало то, что он никак не мог отвлечься от мыслей, каким образом вообще стала возможной такая дикая ситуация. Предательство ЧК во главе с Менжинским — это очевидно. Убийство Дзержинского, о котором он нисколько не жалел, из этого же ряда. А вот чего он никогда не ждал, не мог даже вообразить, так это то, что с такими трудами и жертвами построенное государство может рухнуть в мгновение. Ни Юденич, ни Деникин, ни Колчак вместе с «четырнадцатью державами» (почему именно четырнадцать, кто их считал и кто внес такое число в учебники истории? Держав-то вообще до первой мировой на Земле насчитывалось пять, остальные так, государства.) не могли ничего сделать с Советской Россией, а тут вдруг раз — и конец. И, значит, конец надеждам на мировую революцию, на Интернационал? Только внезапность происшедшего позволяла Троцкому сохранять некоторое самообладание. Так смерть близкого человека в первые часы осознается только разумом, но не чувствами.
