– Да, дела, – не ожидавший такого, тот, махом осушив посудину, скинул штаны и повесил их на перегородку.
Весь день потом в маете пролетел. Гости какие-то, угощения, подарки. Супруга, на людях ведущая себя нарочито сдержанно. Слоняющийся Матвейка, об которого нет-нет, да запинался хозяин. И так до ночи до самой. Только вечером повторилось все один в один, как и вчера. С той лишь, пожалуй, разницей, что теперь уже ловчее себя молодой пенсионер повел, да поясок рвать не пришлось.
А со следующего дня начались у Булыцкого новые заботы. С самого утра, едва проснувшись и не обнаружив рядом благоверной, подскочил как ошпаренный; все ему мысль покоя не давала, что это – сон затянувшийся, который вот-вот да прервется на фиг! Ноги в валенки сунув уже, услыхал негромкое мелодичное пение; то супруга, ранехонько поднявшись, уже занималась делами домашними.
– Здрав будь, супруг мой, – увидав мужа, приветствовала женщина. – Едва не проспала, – застенчиво улыбнувшись, потупилась Твердова сестрица. – Уморил за ночь-то. Не по годам силен, – совсем тихо закончила она.
– И тебе здравствовать, – чинно усаживаясь за стол, статно отвечал Булыцкий. – Раз так, то и сил бы восстановить. Чем потчевать будешь, женушка? – Тут же на столе появились чугунок с дымящейся кашей, пара тарелок и ложки. Дождавшись, когда Аленка закончит приготовления, воздав молитву, и к завтраку приступили. А там – и по своим делам: Аленка – к прялке, Николай Сергеевич, ежась от холода, выскочил в сенцы и тут же остановился, прислушавшись. За стенами, судя по звукам, разыгралась пурга. Не такая, конечно, как в день его с Киприаном примирения. Легче, чем в ночь, когда они с Милованом, уже надежду потеряв, к монастырю Троицкому вышли. Даже не такая, как в день, когда его занесло в далекое прошлое, но все-таки. Спустившись вниз и откинув щеколду, трудовик толкнул дверь, однако та не поддалась.
– Что за шутки? – проворчал Николай Сергеевич, наваливаясь на деревянную конструкцию. Под его весом та пришла в движение и, проминая выпавший за ночь снег, наконец открылась настолько, что в эту щель удалось выскочить наружу.
Ох, и намело за ночь! По колено! Так что и до калитки не дойти, потом не покрывшись. Чертыхнувшись, преподаватель двинул в сарай и, отыскав там лопату пошире, вернулся к крыльцу. Уже там нос к носу столкнулся с невесть откуда возвращавшимся Никодимом.
– Шдраф путь, Никола, – на мгновение растерявшись, расплылся в беззубой улыбке мастеровой. – Тоше непокойно? Тфель-то цего отклыта?
– И тебе не хворать, – буркнул пришелец. – Ты чего здесь? Чего дома не сидится?
– Непохода, – что-то там за спиной пряча, промямлил тот.
– Чего там у тебя? – насупившись, Николай Сергеевич шагнул навстречу мужику.
– Так это, Никола, – растерявшись, гончар засеменил назад. – Это фешички плостилнуть. Вот, – засуетившись, тот вдруг вытащил из-за спины плотно набитую торбу и, судорожно развязав, продемонстрировал ее содержимое: мятые шмотки.
– Тьфу, ты, черт! – выругался преподаватель. – А хоронишься тогда чего?! Вон, помог бы лучше! – кивком указал на лопату пенсионер.
– Та, сейшас, Никола! – засуетился тот, завязывая суму. – Сейшас!
– А ну, стоять! – рявкнул Булыцкий, неожиданно хватая товарища за шкирку.
– Ты цего, Никола! Цехо лютуесь-то?! Фещицки-то! Цехо опять утумал-то?! – испуганно затараторил гончар.
– Какие на фиг вещички?!! Где ночь пропадал всю, а?!!
– Ты, Никола, не пуянь! Ты, Никола, пусти луцсе! Я – ф салай, та тепе ф потмогу. Я – михом.
– Ты мне зубы-то не заговаривай! Рассказывай, откуда вещички?! Не твои ведь!!! Лиходейством, что ли, занялся, а?! – насупился пожилой человек. Затем, секунду помыслив, сжал огромный свой кулак и угрожающе сунул его под нос опешившего товарища. – Гляди у меня! Враз отучу!!!
– Ты цехо?! – распахнув глаза, мужик затряс косматой башкой. – Ты, Никола, поклебом-то не занимайса. Цто я, на лихохо похош?!
– Похож – не похож, а ребра-то пересчитаю! Выкладывай, откуда вещички! Да по-хорошему давай!
– Папу я насел, – поколебавшись, буркнул одноглазый, переводя взгляд с яростной физиономии товарища на внушительных размеров волосатый кулак.
– Кого?! – от удивления мужчина аж присел. – Папу? Отца, что ли?!
– Какого отса?! – в свою очередь поразился Никодим. – Папу!
– Бабу?!
– Ну, та, – словно бы нехотя буркнул в ответ мужик.
– Тьфу на тебя! – выругался трудовик. – Тоже мне, конспиратор!
– Хто?! Ты, Никола, хоть и осерчал, так и хули словом-то! Ветать не фетаю, кто тфой конспилатол…
– Да не хула то! – махнул пенсионер. – А таишь чего?! Ну, нашел, и что такого-то?
– Ницъя она, – буркнул в ответ его собеседник. – Как я, – чуть помолчав, добавил он. – Ни лоту, ни племени. Мыкаеца с лебятисками да милостыню плосит.
– Милостыню, говоришь, – трудовик задумчиво почесал бороду. – Много небось таких?!
– Хфатает, – нехотя ответил Никодим.
– И ребятишек и взрослых?
– Ну, та… Лепятни мнохо. Как тени. Тохо и глядишь Бох плибелет.
– А ну, Никодим, собирай всех, кого знаешь, – негромко, но твердо скомандовал преподаватель.
– Цехо утумал-то?
– За харч будут работать горемыки твои?
– Путут, – мастеровой непонимающе посмотрел на собеседника.
– Созывай, кому сказано! Живо! – видя колебания товарища, прикрикнул мужчина.
Едва солнце встало, как перед домом Булыцкого собралась толпа с полсотни замотанных в невероятное тряпье доходяг. Старики, бабы, юноши и совсем еще дети; склонив головы, они стояли перед крыльцом, понуро глядя под ноги.
– Жрать хотите? – оглядел поникшую толпу вышедший на крыльцо преподаватель.
– Во славу Божию!
– За Христа ради!
– Господа во имя! – разноголосицей в ответ загудели собравшиеся.
– Значит, так! – начал Николай Сергеевич. – Москву вон как замело! Дорожки пробить надобно бы, люду честному ходить дабы. Кто возьмется, а?! За харч?! – азартно выкрикнул пенсионер.
– Ты бы поперву покормил, – отозвался кто-то из толпы. – Вон, дух невесть в чем держится-то.
– По одному становись! – выкрикнул хозяин дома. – Никодим, со стола тащи, что осталось!
– Никола?!
– Тащи, сказано!
Через пару минут все было готово, и длинная змея очереди двинулась к наспех организованному пункту раздачи питания, где, вовсю орудуя глоткой, Никодим распределял среди доходяг пироги, куски хлеба да еще какие-то там остатки с застолья. Аленка, поглядев за действом, куда-то отправила Матрену, и уже скоро по рукам были пущены крынки с молоком.
Покончив с угощением, горемыки снова стянулись к крыльцу. Глядя на них, Булыцкий лишь усмехнулся; все-таки мерзопакостная тварина – человек; толпа ведь ох как поредела! Кое-кто, набив брюхо, под шумок предпочел исчезнуть, памятуя об обещании заставить их работать. Запомнить бы – кто. Словно прочитав мысли покровителя, рядом возник Никодим.
