– Осташка? – призадумался трудовик. – Осташка… Погоди! А не Калиной мужа-то бывшего звали?!
– А Бох ехо снает-то. Оно жизнь прошлая, что сума за спиной, – не заметив, как вздрогнул его собеседник, просто отвечал Никодим. – Утафить все шелаешь, а она и насат утяхивает. А как остафил, так и фпелед идти оно сноловистей.
– Чего-чего? – Булыцкий тяжело встряхнул головой.
– Того, цто былое кануло ф Лету, и не самай. Оно фпойкойней буде.
– Мудрено как, да только попусту.
– Цехо это?!
– А того, что мне мое прошлое, так то – для княжества Московского и грядущее. И как прикажешь быть здесь, а?
– Ох и неплостые ты фопросы садаесь, Никола, – на пару минут задумавшись, негромко отвечал мужик. – Я тепе вот цто скафу; пло тебя уш вон гофолено столько. Мол, и посланник поший, и цуть ли не спаситель… Не знал кабы я тепя, так ше тумал пы. Та фишу, цто мушик ты доблый по пломыслу пошьему сдесь окасафшийся. Латный, та в воле своей и фере – непопетимый; хоть пы и целес поль, а все отно, цто утумал, так то и ладись. Я пы не стюшил, а ты – клемень! Снай сепе, тело плагое тволись.
– Спасибо тебе, Никодим.
– Пох с топой, Никола.
– У тебя, поди, дом-то уже готов? – резко сменил тему пришелец.
– С Пошьей помошью, да твоими руплями, – неумело улыбнулся в ответ мужик.
– Продай!
– Цехо?
– Продай, говорю, мне. Зиму у меня досидишь, а по весне новый тебе отстроим.
– На цто тепе?!
– Казарму устроить для бедолаг, – Булыцкий кивком указал на разбредающихся по своим участкам нищих.
– Так и фсех не прислеешь! Кута фсех в отин-то том?!
– Всяко лучше, чем на улице.
– Луцсе, – с готовностью согласился гончар. – И цто, садалма колмить будес?
– Отчего задарма? Дело найду. Так, чтобы и польза, и во славу Божью.
– Ох, Никола, – покачал головой его собеседник. – Поху отному ведомо, цто там на уме у тебя… Сам бы не снал какофо это; нисенстфофать, ни в зизнь бы не сохласился!
– Так, значит, по рукам?
– А Аленка? Она не путет тохо?!
– Не будет. А если и удумает, тебе какая забота?
– Мошь, я не отин плибуту. Мошь, с папой та титями.
– По рукам? – настойчиво повторил пенсионер.
– А и пес тепя ешь! По лукам!
– Вот и славно. Сколько за дом хочешь свой?
– Ты цего, Никола? Пелены опъелся?! И том постлоить, и тенех тать. Не фосьму! И не плоси даше!
– Рублей возьмешь, да потом вернешь, как дом отстроим. Я тоже не вечный, – продолжил пришелец, жестом останавливая товарища. – Не дай Бог чего случись со мной, так и ты и без денег, и без дома, да еще и с женкой с мальцами.
– Селебло оно, Никола, луки шшет, – задумчиво протянул мастеровой. – Фсю шисть и не фитывал, так и нецехо. От хлеха потале… Ты, са меня есели так латеешь, луцсе сфиток напиши: мол, лабу пожьему Никодиму в слуцае, коли Пог дусу мою пессмелтную плипелет, фытать семь луплей. И мне – лат; селебло луки шечь не путет, и тепе – о людинах тосата не фосьмет, – еще чуть помявшись, кивнул Никодим.
– Вот и ладно, – усмехнулся трудовик. – Пойдем поглядим, как там работники наши.
– Посли.
До самого ужина бродили они с Никодимом по переулкам, наблюдая за работягами, да дивясь произошедшим метаморфозам. Если до обеда все, кроме изначально отколовшихся, одинаково рьяно работали лопатами, то теперь кто-то просто утек. Кто-то, расслабившись и забыв про все на свете, вел неторопливые беседы со знакомцами. Кто-то же, напротив, с утроенной энергией разбрасывал снег, рассчитывая закончить как можно раньше. Тут, кстати, приметили несколько человек, ранее убежавших или вообще с утра не принимавших участия в работах. Такие теперь, либо сменив кого-то, либо вооружившись досками или еще какими-то там немыслимыми инструментами, раскидывали снег наравне со всеми.
– Ну, каково? – заприметив уже знакомых Охалиных, прилежно трудящихся на делянке, ранее занятой другими, усмехнулся учитель.
– Ох, цудеса.
– Приглядывай да запоминай. Мне сейчас самые усердные нужны да крепкие.
– Мнохо нушно-то?!
– Да хотя бы человек двадцать.
– Тватцать? – от Булыцкого знакомый со счетом мужик призадумался. – Путут тебе уселтные.
– Вот и слава Богу.
На том и закончился тот разговор, после которого Никодим остался выполнять просьбу товарища, а трудовик умахнул хлопотать по размещению работников.
Дом Никодима располагался крайне удачно: на том берегу Москвы-реки, с приличным куском земли (тоже, кстати, подарок Дмитрия Ивановича. Не пожалел, как узнал, откуда такая нужная сейчас плинфа, да расщедрился). А еще, по совету Николая Сергеевича, Донской, монополизировав производство строительного материала, жалованье назначил и Булыцкому, и Никодиму. Тут, правда, слукавил немного пенсионер и решил не посвящать в секрет тот мастерового своего, но, лишь дождавшись выплаты, огорошить товарища, буквально осыпав его денежным дождем. Ведь, по прикидкам трудовика, там никак не меньше рублей шести на двоих выйти должно было.
Тоже новинка, которой втихаря гордился пожилой человек: система примитивнейшего бухгалтерского учета, показывающая, – ну, насколько в этих условиях вообще возможно, – и себестоимость сырьевую, и цену труда наемного, и, о невидаль, производственные нормы в сутки с премиями и штрафами за недовыполнение или перевыполнение плана. А еще – наказания за брак. Вот только не пошло оно все.
– Ох, Никола, и намудрил! – запутавшись в объяснениях пришельца, Дмитрий Иванович одним движением смахнул со стола берестяные свитки, на которых гость из будущего выкладки свои представил. – Тут сам бес ногу сломит!
– Бес, может, и сломит, а грамотному ключнику оно – только подспорье. А хозяину рачительному – тем паче.
– Да какое подспорье, ежели голова кругом?! Ты поди разбери чего! – Великий князь Московский раздраженно кивнул на валяющиеся на полу берестяные свертки. – Где грамотеев таких брать?
– Так то сейчас – мудрено. А потом…
– Вот наступит твое «потом», тогда и будешь речь держать!
– Ты, князь, в чем-то и прав. – За почти два года жизни в далеком прошлом Николай Сергеевич заметно научился держать себя в руках и теперь уже и за словами своими, и за интонациями следил. Видел ведь: фокусы, которые на «ура» проходили со всякого рода напыщенным, но немощным школьным начальством, здесь, с грозными князьями и духовенством, приводили к обратным результатам. Вот и теперь – вместо того чтобы бросаться доказывать свое, убеждая в необходимости немедленного внедрения мудреной науки, по-другому действовать решил. Тем более что не до конца уверен он был в деталях. То Зинаида покойная с табличками этими работать мастерица была большая. От нее же в основном и Булыцкий кое-чего понахватался. Ну и по школьным своим делам нет-нет, а приходилось с бухгалтерами отношения выяснять. – Да и в моих словах есть правда, – следя за реакцией собеседника, мягко начал пришелец. – Ты послушай, а дальше и рассудишь, как тут быть.
