– Всё, всё, братцы… – освободился от дружеских объятий Василий. – Как солнце сядет, приходите в шинок к старому Шмулю, там и побеседуем обо всем. Сейчас не гневайтесь – дело не терпит.
С этими словами казак подхватил под руки нас с Типуном и потащил к воротам в крепость.
Вход в Сечь никем не охранялся, ворота стояли нараспашку, и лишь пара здоровяков громко храпела кверху пузом рядом с коловоротом, опускающим толстую кованую решетку. В общем-то верно, от кого закрывать, если на всем острове только казаки.
Хотя с этим выводом я поторопился. Чем выше мы поднимались по склону, тем больше ранее невидимых подробностей открывалось взгляду. Например, в той стороне, где я пометил дымы, было нечто похожее на предместье. Только не из хат, а землянок, шалашей и навесов. Над землянками наверх выходили только покатые крыши из плотно уложенных веток. И лишь некоторые, самые большие, были укрыты дерном. Невысокие кусты там уже сами выросли. Похоже, их строители и хозяева не беспокоились о комфорте и уюте. Главное – быстрота и дешевизна постройки. Поскольку при нападении дом или избу за стену крепости не спрячешь. Так зачем зря тратиться на то, что наверняка сожгут и разграбят?
Из истории я знал, что почти не было ни одного года, чтобы Сечь не пытались уничтожить. Особенно зимой, когда плавни замерзали и становились проходимыми для большого войска. И время от времени басурманам это удавалось. Оттого и перемещалась она по всему Великому Лугу от порогов и даже до берегов Черного моря. Возрождаясь из пепла, как птица феникс. Чтобы снова собрать разрозненные курени да паланки[6] в одно грозное войско.
Первая неожиданность караулила нас сразу за воротами. Там стояли две большие пушки, слишком тяжелые для того, чтобы их водрузили на башни, и, видимо, предназначенные для стрельбы прямой наводкой. А рядом с одной из них, прикованный толстой цепью к лафету, понурив голову, сидел давешний знакомец – Олесь. Конокрад и обманщик. И, похоже, давно сидел. Поскольку казаки, проходя мимо, не удостаивали его даже взглядом, как привычную деталь пейзажа.
– Вот так встреча! – хлопнул по бедру Василий. – Не зря говорят, что кривдой мир обойдешь, а назад не воротишься.
Олесь смолчал, только голову еще ниже опустил. Вместо него отозвался казак, сидящий на второй пушке. С копьем в руке. На страже, значит.
– Знаешь ее, что ли?
– Ее?! – от изумления Полупуд даже ус дернуть забыл.
– Ну да… – подтвердил стражник. – Девка это.
– Забодай меня корова, – озадаченно почесал затылок Василий. – Вот так штука. Хоть не рассказывай никому. Засмеют… – потом пнул меня в голень. – Ну, я, положим, пень старый, нюх потерял. А ты? Молодой парень, неужто не почуял?.. Хотя о чем я… – запорожец только рукой досадливо махнул. – Запамятовал, что ты с малолетства по монастырям… Откуда тебе знать, как девка пахнет… Встретил черт слепого да немого… вот и обвел вокруг пальца.
– А что она сделала?
В отличие от Полупуда, перевоплощение Олеся в Олесю меня не сильно удивило. В моем мире и не такое возможно. Взять хотя бы знаменитую шекспировскую «Двенадцатую ночь». Или ту бородатую певичку, не дай бог перед сном увидать… А вот почему человек, рвавшийся на Сечь так, словно речь шла о жизни и смерти, сидит прикованный, как преступник – было очень интересно. Ведь не для этого же она так рисковала всем? Даже лошадей у казаков украсть рискнула, что само по себе весьма чревато последствиями. Конокрадов нигде не любят, а уж запорожцы особенно. Что же пошло не так?
– То есть как «что»? – недоуменно сморгнул стражник. – Она же баба… – и как для тугоухого повторил громче: – Баба!
– Не удивляйся, – объяснил ему Полупуд. – Хлопец из монастыря сбежал. Первое лето казакует. Обычаев Низовых не знает.
А меня за рукав дернул.
– Забыл? Молчи, слушай и варежку не разевай!
– Да не о том разговор, Василий, – заупрямился я. – Что женщинам на Запорожье ходу нет. И нарушение карается смертью – всем ведомо. И она, я думаю, тоже об этом знала. Но ведь пошла на такой риск. Зачем?
– Откуда мне знать, – пожал плечами тот. – Девки от любви, как совы днем, слепнут. И сослепу насмерть расшибиться могут. Видимо, и эта не ведала, куда летит.
– Не похоже на любовь… – не согласился я. – Другое тут что-то.
И, не обращая внимания на окрик стражника, присел рядом.
– Тебя ведь не узнали, правда? Ты сама открылась? Зачем?
– А ну сдай назад! Нельзя с преступницей разговаривать! – бросился ко мне стражник.
Типун тоже. Но при этом кормщик неловко задел раненое плечо и со стоном повис на руках сторожа, изображая умирающего лебедя.
– Кошевого спроси… – подняла на меня заплаканное лицо девушка. От грязи и пыли оно стало похожим на трагическую маску, по которой художник небрежно провел две светлые полосы, обозначающие слезы. Вот только плакала Олеся по-настоящему. И боялась… – А я лишь клятву сдержала. Не могла иначе…
Я наверняка узнал бы больше. Ей хотелось хоть с кем-то поговорить. Но теперь меня за плечо взял Полупуд. А кто хоть раз побывал в его руках, тот навсегда запомнил, что дергаться бессмысленно.
– Сказано тебе – не суйся! – рявкнул сердито. – А то мигом кнута схлопочешь. И ты тоже стой смирно, – рыкнул на Типуна.
Потом притянул меня к себе и зашептал на ухо:
– Думаешь, я дурнее? Тоже понимаю, что не затем она сломя голову на Сечь торопилась, чтобы на цепи посидеть. Погодь… разберемся. Но сперва кошевой атаман, которому надлежит о Хотине и планах Орды узнать. Потом – казакам со Свиридова угла… кому добрую, а кому и злую весть передадим. А уж потом свое любопытство потешим.
– А не опоздаем?
– Разумно… – признал Василий и повернулся к стражнику. – Извини дурня… Мало бил. Боится, что казнь не увидит…
– Молодой… – понимающе кивнул казак. – Пятница нынче. Негоже постный день казнью пачкать. Велено завтра на заре утопить. Так что, если не проспите, не пропустите. Хотя… я думаю, она так визжать будет, что мертвого разбудит.
– Значит, не проспим… – Василий снова подхватил нас с кормщиком под руки и потащил дальше. – Слышали? Вот и ладно…
– Ладно… – проворчал разбойник. – Девиц казнить… Что ж тут ладного, типун мне на язык. Как по мне, так и совсем ничего. Задрать подол на голову да выпороть так, чтоб месяц на животе спала. И сама на всю жизнь науку запомнит, и другим сто раз закажет. Убивать-то зачем? Мало их и без нас басурмане в полон угоняют?
* * *
Первый и единственный раз путь нам преградили прямо перед порогом в стоящую отдельно от длинных и приземистых, крытых тростником бараков, небольшую, всего лишь из двух светлиц, зато чисто выбеленную хату. С пусть небольшими и мутноватыми, но стеклянными окнами и резными наличниками.
