— Татары всегда там, Трифон, где их не ждут, — сурово сообщил боярин. — Ты их за сто верст чаешь, а они из-под земли у самого стремени выскакивают. Облачись немедля!
Холоп покорно кивнул, отъехал в сторону, с надеждой оглянулся: а ну, не следит ли хозяин? Ветер надул алую шелковую косоворотку, перепоясанную ремнем с булатной суздальской саблей, растрепал русые кудри. Купленный из семьи бедного вдового смерда, на хозяйских харчах паренек неожиданно быстро расцвел, превратившись в грозу дворовых девок, набрался лишнего своеволия. Хотя и смел оказался, не откажешь.
— Ну, чего ждешь? Пока голову твою дурную татарин к седлу приторочит?
Напяливать жаркий войлочный поддоспешник и старый тяжелый колонтарь[23] отрок явно не хотел, но напрямую против воли хозяина идти не рискнул и направил коня ко второй подводе, за оружием. Но каков шельмец! Видит, что даже боярин в байдане[24] едет — все одно железо скинул.
Хотя кое в чем Трифон прав. Могли ли всего пять лет назад смерды московские подумать, что сгинет навеки разбойничье Казанское ханство? Что больше не придется им вокруг Хлынова, Мурома, Нижнего Новгорода схроны лесные на случай татарских набегов рыть? Пять лет — а под дланью юного, но решительного царя Иоанна покорно согнули выю и Казань, и Астрахань; вся Волга от Урала и до самой Персии стала русской, князья черкесские[25] и ханы сибирские[26] сами торопятся покорность свою предложить, под защиту прибиться. Юн царь, но чувствуется в нем воля не ребенка, а могучего деда Ивана Грозного.[27]
— Батюшка Илья Федотович, может, зайцев погоняем, пока до сумерек далеко?
Боярин Умильный вздрогнул, оторванный от дум, покачал головой, оглядывая неугомонного холопа сверху вниз. Ни шишака,[28] ни даже бумажной шапки[29] Трифон надевать не стал — кудри перед возвращением домой примять побоялся. Под острым кадыком начинался кольчужный ворот сверкающего ярко начищенными пластинами колонтаря. Юбку отрок пристегивать поленился, и сразу от пояса начинались черные суконные штаны.
— Дичь здесь непуганая, Илья Федотович, — азартно сверкнули серые глаза. — Чего не пошуметь? И с ужином хорошим останемся.
— Касьян! — не отрывая от холопа глаз, позвал Умильный.
— Слушаю, боярин, — немедленно отозвался старый, опытный воин, бывший наставником самого Ильи Федотовича еще в его первом походе. Этот возвышался в седле не просто в доспехе, но и в мисюрке,[30] и со щитом на руке. Широкая седая борода спускалась на кольчугу панцирного плетения, купленную ему хозяином два года назад, а с пояса свисал тяжелый ребристый шестопер.
— Касьян, возьми Трифона, Ермилу, Прохора, Родиона и Ефрема. Поезжайте вперед с разъездом, выберите место для ночлега. Да, и еще. Трифон тут рвался зайца загнать. Пусть ловит по дороге. А не принесет к ужину, так по возвращении десять плетей ему отмерь.
— Илья Федотович! — взмолился холоп. — Куда я с рогатиной на зайца…
— Ох, кмете, не блазись. — Воин спрятал улыбку в бороду и хлопнул отрока тяжелой ладонью по спине. — День долгий. Ступай за справой воинской, да сулицы прихвати. Авось кого и наколешь.
Ехавшие налегке холопы разобрали оружие, быстро превратившись из обычных оружных путников в отряд грозной кованой конницы, обогнали обоз, стелясь над серыми кисточками ковылей.
Боярин прищурился им вслед. Еще два года, и настанет время старшего сына Дмитрия в новики записывать. И тогда вот так, в дальние дозоры, станет уходить уже не Касьян, а подросший молодой воин. Хватит ли у старика сил еще одного боярина Умильного в седло поднять, или пора верного слугу при доме, на хозяйстве оставить? Крепок еще вроде. Но и лет ему немало.
Над ковылями сверкнуло зеркальным бликом, и вскоре возле боярина осадил скакуна все тот же Трифон.
— Стреляют, Илья Федотович! — запыхавшись, вымолвил он. — Кажись, пищали бьют. Касьян доглядывать остался, а меня с вестью прислал.
— Вот тебе и разбежались татары, — зло сплюнул боярин и вскинул левую руку.
Обоз остановился, на несколько мгновений в воздухе повисла напряженная тишина. Басовито гудя, промчался в сторону реки жирный майский жук, затрещала крыльями крупная стрекоза. Потом совсем рядом всхрапнула лошадь, звякнуло, смещаясь, железо на повозке с оружием, чихнул один из освобожденных полонян. И опять — несколько мгновений тишины.
Степь, с вкрадчивым шелестом перебирая колосками, пахла медом, перепрелой соломой и пряным забродившим пивом, дышала жаром, играла красками множества цветов.
Где-то за горизонтом хлопнул приглушенный расстоянием выстрел, и почти сразу — еще один.
— Вот тебе и татары, прости Господи, — широко перекрестился боярин Умильный и спрыгнул на землю.
— Может, то воевода Данила Чулков? — предположил Трифон. — Его князь с детьми боярскими и казаками отсылал куда-то…
— Его Юрий Иванович вперед, на Астрахань посылал, а не назад. Стало быть, иные людишки в здешних землях балуют.
— Так ведь из пищалей палят, Илья Федотович, — напомнил отрок. — Знамо, стрельцы это, московские. У ногайцев пищалей отродясь не случалось.
— У янычар османских они случаются, — хмуро вздохнул боярин. — Кто бы ни был, а на нашей земле против братьев наших кто-то меч поднял. Посему на заводных коней всем пересесть немедля. Рогатины разобрать, щиты в руки взять, колчаны раскрыть. Телеги вперед пускайте, до разъезда касьяновского. Нагоним скоро.
Воины зашевелились, разнуздывая коней, отпуская подпруги, снимая седла и перекидывая их на свежих скакунов, что с самого утра шли налегке позади повозок. Спустя четверть часа витязи снова поднялись в стремя. Теперь головы людей были укрыты остроконечными шлемами, левые бока — круглыми тополиными щитами, над всадниками холодно сверкали широкие наконечники рогатин. Разогревая лошадей, Илья Федотович поначалу вел свой отряд рысью, потом перешел на галоп. Вскоре они промчались мимо обоза, вскидывая вывороченную копытами сырую землю, нагнали разъезд.
Боярин остановился рядом со старым воином, натянул поводья, заставляя замереть норовистую пегую кобылку.
— Все еще стреляют, Илья Федотович, — тихо сообщил Касьян. — Но редко. Видать, мало стрельцов осталось. А татары нападать пока страшатся, стрелами закидывают. Издалека добить желают.
— Думаешь, татары? Может, черемисы или вотяки опять взбунтовались?
— Нет, боярин, ногайцы. Мы дальше немного прошли, там трава низкая, до колена только. Стало быть, стойбище неподалеку, улус малый. Давно стоят, с самой весны. Прибрежную степь уже один раз протравили, и новая травка нарастает. Мыслю, больше двух сотен нукеров в этом роду не наберется. Табуны слишком маленькие, раз начисто степь не вытравливают. А у нас под рукой полсотни ратных людей. Коли при обозе никого оставлять не станем, справимся. Да и стрельцы помогут.
