Золоченая колесница Энея Анхизида досталась нам, и торжествующий Деипил-толстозадый (увязался за Сфенедом, паршивец!) повел под уздцы кровных дарданских коней. Слева и справа наши тоже дожимали – Гектора, раненного еще в самом начале боя, увезли на колеснице к Скейским воротам, спартанцы Менелая погнали пеласгов, а ревущий от гнева и азарта Аякс Теламонид домолачивал воинство какого-то лидийского басилеишки. Самого басилея он уже домолотил – вбил в землю чуть ли не по плечи. То-то!
Оставалось одно – главное. Эней!
Сын Пеннорожденной, ТОЙ, что убила мою Амиклу, не хотел умирать. Его уцелевшие гетайры стояли серебристой, ощетинившейся копьями стеной, их было еще много...
– Эней! Это я, Диомед! Эне-е-ей!!!
– Я здесь!
Серебристая стена расступилась. Высокий, широкоплечий детина в дорогом панцире, в гривастом шлеме выступил вперед.
– Я здесь, сын Тидея!
Он был не трус, наследник дарданский. Жаль, я не мог увидеть его лица – только глухую личину с прорезями для глаз.
Все стихло. Старый, древний обычай, все еще чтимый в земле Светлых Асов. Поединок вождей – последний, решающий. Остальные ждут, им нечего делать, когда скрещивают мечи владыки. У нас, в Ахайе, такого уже нет давно, еще с Персеевых времен. Война – не Истмийские игры! Но сейчас обычай оказался к месту. Незачем проливать аргивянскую кровь. Дарданы сдадутся сами – когда их вождь упадет на окровавленную траву.
Он ударил первым – умело, сильно. Копье пробило надежную бронзу щита, раскололо деревянную основу. Эней чуть пошатнулся, пытаясь вырвать застрявшее острие...
– Дарданы-ы-ы!
...Мое копье вошло ему в бок.
– Арго-о-о-ос!!!
Он был еще жив, еще пытался стать на колено, огромная ладонь хлопала по рукояти меча... Я поднял копье, даже не целясь, почти не глядя.
...Я ведь клялся, что попробую ТВОЕЙ крови, Пеннорожденная!
Вот и все! Бронзовое острие вонзилось...
...в пустоту.
Я вновь размахнулся, не веря, все еще не понимая...
Ветер ударил по глазам.
Вихрь.
Ураган.
Вместо окровавленной земли, вместо горячего белого неба – ничто. Клубящееся, сбивающее с ног НИЧТО.
– Назад! – заорал я, срывая горло. – Все назад! Отступать! Отступать!..
Поздно! Холодный мокрый шквал обрушился со всех сторон, вбивая людей в землю, раскатывая кровавыми пятнами по тверди...
– Наза-а-ад!!!
На какой-то миг я смог вырваться – к солнцу, к небу. Вырваться, оглянуться...
Темное облако клубилось там, где мы скрестили копья с Энеем. Тяжелое, наливающееся плотью с каждым мгновением. И вот из кипящего мрака медленно, неотвратимо выступила ОНА...
...Грузная, короткошеяя, многогрудая, косоглазая.
Афродита – Владычица Любви.
А слева, совсем близко, там, где только что бились саламинцы Аякса, крутился огненный смерч. И кто-то высокий, выше самого огромного дерева, хохотал, потрясая громадным копьем. Я узнал ЕГО, хотя и не видел ни разу. ЕГО нельзя было не узнать – Арея Эниалия, Арея-Ярого, Губителя Смертных.
Война кончилась. Началась бойня.
ОНИ пришли убивать нас.
«ОНИ нетерпеливы, ОНИ жаждут, ИХ Грибницы сохнут. Настанет день, когда ОНИ сами начнут убивать нас. И тогда начнется последний бой, последняя битва...»
«Завтра будет тяжелый день, Диомед. Страшный день...»
Странно, но страха не было. Ничего не было – только ледяное, надмирное спокойствие. Я знал, что делать. Первого же пленника – хотя бы того, что привязан к моей колеснице, – развернуть лицом к себе, взять за липкий от пота подбородок...
«Я приношу жертву богу Дамеду, великому Дамеду, Дамеду Дурная Собака!..»
ВЫ еще не встречались с богом Бешеный Пес, владыки Олимпийские?
Я выхватил меч – тяжелый, аласийской бронзы, поглядел на тянущиеся ко мне черные клочья тумана, на многогрудое чудовище, медленно поднимающее острый серп... Успею! До колесницы – два шага. Вот он, трясущийся от страха мальчишка, жертва богу Дамеду! Всего один удар...
«Тидея убила я – убила человека, которого любила больше жизни, больше бессмертия. Убила, потому что ТОТ, кем стал твой отец, не имел права жить».
Я понял. Я все понял.
Тогда, под Фивами, раненый отец расколол череп врага, вцепился зубами в горячий мозг... Он не был безумен в этот миг, Тидей Непрощенный. Он перешагнул через огонь, как я – через невидимую реку. Отец выбрал – как и я. Успел ли он сказать: «Я приношу жертву богу Тидею...» ?
Кто знает? Наверное, только мама. Она была рядом, она поняла...
«ТОТ, кем стал твой отец...»
Я вновь поглядел на неторопливо ступающую ко мне грудастую Смерть, на сжигающий все огненный Смерч... Ты права, мама! Я – человек. Я не стану таким, как ВЫ!
Копье внезапно стало легким, невесомым. Камышинка – не копье. И все вокруг стало легким, простым, прозрачным.
Я рассмеялся. Смерть и Смерч шли ко мне. Я шагнул навстречу.
Прямо уставив копье, Диомед, воеватель бесстрашный,
Ярость вознес на Киприду, на дщерь Эгиоха.
Острую медь устремил и у кисти ранил ей руку
Нежную: быстро копье сквозь покров благовонный, богине
Тканный самими Харитами, кожу пронзило до длани
Возле перстов; заструилась бессмертная кровь Афродиты,
Влага, какая струится у жителей неба счастливых.
Громко богиня вскричав, удаляется с скорбью глубокой
Во мраке чувств от страданий; померкло прекрасное тело!
Грозно вослед ей вскричал Диомед воеватель:
«Скройся, Зевесова дочь! Удалися, да жива покуда!»
Смертных губитель Арей между тем усмотрел Диомеда героя,
Быстро и прямо пошел на Тидида, смирителя коней.
Только лишь сблизились оба, летящие друг против друга,
Бог, устремяся вперед, над конским ярмом и браздами
Пикою медной ударил, пылающий душу исторгнуть.
Но не возмог – и богам не все в мире подвластно.
И тогда на Арея напал Диомед нестрашимый
С медным копьем, всею мощью своею ударив
В пах под живот, где бог опоясывал медную повязь;
Там Диомед поразил и, бессмертную плоть растерзавши,
Вырвал обратно копье; и взревел Арей меднобронный
Страшно, как будто бы девять иль десять воскликнули тысяч
Сильных мужей на войне, зачинающих ярую битву.
Дрогнули все, и дружины троян, и дружины ахеян,
С ужаса: так заревел Арей, ненасытный войною.
Тяжко стеная, вознесся он к сонму богов Олимпийских,
Молвив: "Беда! Будь на волос я меньше бессмертен,
То, пробеленный, страдал бы меж страшными грудами трупов
Или живой изнемог под ударами гибельной меди!"
Так обуздал Диомед истребителя смертных Арея.
– Тидид! Тидид! Да чего ж это было? Да половина наших мертвыми лежат! Говорят, боги...
– Да брось, Капанид, какие там боги!..
Страшный день никак не хотел кончаться. Но мне было уже все равно. Почти все равно. И когда я перестраивал, приводил в чувство немых от ужаса аргивян, когда наскоро договаривался о малом перемирии (до первой звезды) с такими же неживыми от страха троянцами, когда мы уносили в лагерь окровавленные, изуродованные тела наших товарищей, одна мысль не отпускала, Стимфалийским птенцом стучала в висках...
