Опричник, свернувшись клубочком, лежал на правом боку, рядом валялся разряженный самострел, а в двух шагах из земли торчал хвостовик болта.
«По ногам стрелял, да не попал… Так… дышит, пульс есть, крови… крови нигде не видно. И что это может быть? Да понятно что — ногой в промежность получил. Ну, боярин Левша, если живым попадешься, я тебя специально на пять минут наедине с Янькой оставлю… когда оклемается, конечно».
В ивняк с шумом и треском со стороны дома вломился еще кто-то. Мишка поднял взгляд — Артемий с двумя отроками.
«А кто у дома командовать остался? Бардак…»
Говорить, впрочем, ничего не пришлось — Артемию оказалось вполне достаточно зверского выражения лица сотника, беззвучно, но явно ругательно, шевелящихся губ и вытянутой в сторону дома руки. Ни слова ни говоря, поручик развернулся и дернул назад, на ходу осаживая еще кого-то из подчиненных:
— Куда претесь? Назад! Там и без вас управятся!
Двое отроков, прибежавших с Артемием, растерянно топтались на месте, поглядывая то на Мишку, то на пострадавших. Жестами (в очередной раз спасибо Немому) Мишка объяснил им, что требуется, и ребята дружно подхватив Яньку, поволокли его к воде, в таком деле холодненькое приложить к поврежденному месту — самое то.
— Гы-ы… — гнусаво подал голос Матвей.
Мишка схватил его за волосы (шляется без шлема, раздолбай) и притянул к себе.
— Думаешь, пожалею? А вот те хрен на блюде! Еще и добавлю! Кхе…кхе… Вернемся, каждый день будешь заниматься с Демьяном рукопашкой и ножевым боем! А будешь… кхе… будешь отлынивать, Юльку напущу!
— Гы-ы…
— Козлодуй драный… кхе… раздолбай! — ругаться шепотом было ужасно неудобно. — Ты не только себя, ты и раненого… кхе-кхе… защитить…
Мишка с чувством пнул Мотьку сапогом по заднице, постаравшись, правда, чтобы тому не попало железной подковкой на носке сапога.
— У-у! Гыыв… — лекарь попытался оттолкнуть Мишку, но тот и сам не собирался продолжать телесное наказание.
— Вот и лечи себя сам! Других лекарей нету… кхе-кхе… Туды тебя в дедушку Рентгена и аппарат его, эскулап хренов!
До дома Мишка дойти не успел, из леса вылетел рысью отрок, посланный выяснить, как дела у отряда, пустившегося по берегу преследовать ладью полочан, и еще с седла заорал:
— Господин сотник, дозволь обратитьтся… Егора убили!!!
— Что-то? — и откуда голос взялся? — Как убили?
— Стрелой! Они в ладьях… ну, которые там две были, днища хотели прорубить… Наши налетели… они — бежать, а с ладьи стрелами… Наших много побили… и десятника Егора…
— Сам видел?
— Ага… лежит вместе с конем, а из головы стрела торчит.
— А Роська… кхе-кхе… поручик Василий?
— Живой… командовал что-то… А мне же велено поглядеть и назад… вот я и… это самое…
«Все, блин… один остался. Вот теперь по-настоящему один. Что ж делать-то? Спокойно, сэр Майкл! А ну, без паники! Да, совет опытного мужика — великое дело, но вам-то тоже не четырнадцать лет! Не стоять столбом! На вас все смотрят, все слышали, что Егор убит. Артемию подать знак, чтобы продолжал распоряжаться, самому отойти и присесть на завалинку… Да, голову опустите, чтобы вашей растерянной морды никто не видел. Вот так: поза «Чапай думает, никому не мешать!»
Мишка оперся локтями на раздвинутые колени, ссутулился и… все! Окружающий мир начал куда-то пропадать, уходить за пределы восприятия. Краем сознания еще отметился голос кого-то из отроков: «Господин сотник…» и окрик Артемия: «Не трожь его…», а потом пришло знакомое еще ОТТУДА противоестественное сочетание пустоты и тяжести, и заслонило собой все. Знакомое, повторявшееся не единожды состояние, поначалу вовсе и не связанное с чьей-то смертью…
* * *
Впервые это чувство тяжкой пустоты пришло еще в детстве, в начале шестидесятых годов, на фоне чужого счастья и радостных хлопот: ленинградцы массово переезжали из бараков, чердаков и подвалов в «хрущобы», тогда представлявшиеся новоселам очень даже приличным жильем. Почти каждый выходной день возле длиннющего дома барачного типа, в котором жил Мишка Ратников, появлялись грузовики, в кузова которых перетаскивали небогатую мебель и прочий домашний скарб, сажали детишек и старух (почему-то почти обязательно с фикусами или кошками на коленях) и… на одну знакомую с детства соседскую семью становилось меньше.
Вот так, однажды МАЗ, воняющий дизельным выхлопом, увез и девочку, с которой у Мишки Ратникова… ну что там могло быть в двенадцать-то лет? Однако было, и на том месте, которое эта девочка занимала в… (в душе? в подсознании? в мироощущении?), образовалась пустота. И пустота эта оказалась, вопреки всем законам физики, очень тяжелой — так и гнула к земле. А еще у этой пустоты, возможно, тоже вопреки каким-то законам, был свой смысл, выражавшийся в понимании: «Уже никогда…»
Потом это чувство забылось — психика подростка пластична, а через пять лет снова возникло по, в общем-то обыкновенному, но в семнадцать лет трагическому поводу, когда не прошедший по конкурсу в ВУЗ Мишка Ратников смотрел первого сентября на студентов и школьников. Впервые за десять лет он оказался вне этого потока, стремящегося в классы и аудитории. И снова пришло ощущение «Уже никогда…»
Не то чтобы он так уж любил школу, вернее четыре разные школы, в которых пришлось поучиться за десять лет — слова песни «Школьные годы чудесные…» вызывали у Михаила Ратникова скорее саркастическую, чем ностальгическую улыбку. Однако в тот день он понял, что привычный и понятный образ жизни закончился для него навсегда, а что дальше?..
Какими мелкими, смешными, детскими показались ему эти переживания спустя всего два года! Тогда, хрипя издерганными легкими, на подгибающихся ногах, с пальцами, которые непонятно какими силами еще удерживали рукоятки носилок, он тащил по горному склону солдатика, получившего две пули в живот. Тащил, хотя твердо знал, что живым не донесут — Карпаты хоть и невысокие, а все равно горы, и вертолет может сесть далеко не везде. Там-то он и ощутил по-настоящему многотонную тяжесть пустоты, образующейся на месте ушедшего человека, тогда-то и оформилось в четкие, словно высеченные на граните слова, ощущение «Уже никогда…»
За полвека жизни ТАМ Михаилу Ратникову еще не раз пришлось пережить подобное. Всякое было… Смерти родственников и просто близких людей, ликование дерьмократов при спуске знамени, которому он присягал, проигрыш четвертой избирательной кампании после выигрыша трех предыдущих, камера в «Крестах» вместо защиты диссертации…
