– Подвинуться можно? – это еще кто? Задумался, не заметил, как прошло время и подошел обещанный народ. За столом становилось все теснее.
Народ был разный, знакомый и не очень. Попросила подвинуться, например, девушка, которую вообще впервые видел. Впрочем, за ней протискивался между стульев старый знакомый. Понятно. У Лени новая страсть,…надцатая за последние два года – Александр даже попробовал однажды подсчитать, но запутался и бросил это неблагодарное занятие. Вот у кого со слабым полом нет проблем! В каждую влюбляется с первого взгляда и навек, бурно расстается, потом рвет струны своей многострадальной шестиструнки и орет диким голосом нечто депрессивное собственного сочинения. После чего следующая отзывается на буйный вопль души.
– Привет, Леня!
– Здоров, бродяга! – мощный шлепок по протянутой ладони.
– Где пропадал? В микроскоп затянуло и вылезти не смог? Или сослали в степь и транспорта не дали? Катя, познакомься, это Саша, будущая надежда российской науки и бывшая опора Советской Армии!
– Оч приятно! А вы где учитесь? – Катя изобразила на лице вежливый интерес.
– Я уже отучился, работаю.
– Ребята, а потом поговорить нельзя? Тут народ еще в прихожей стоит! Проталкивайтесь, там на скамейке Мишку потеснить можно, не такой уж толстый. Коля, стулья найдутся или все уже здесь?
С романтического дивана донесся радостный вопль – приветствовали кого-то из пришедших. Возникла суета, компания пыталась разместиться вшестером на трех местах. Как ни странно, это им удалось – правда, двоим пришлось сесть на спинку и опереться на книжные полки. Ничего, эта комната видала и не такое, в тесноте, да не в обиде.
– Ну, кто сегодня первым петь будет? – со стены снята гитара, голоса затихают. Почему-то каждый раз все стесняются, не хотят привлекать внимание… Нет, один все таки хочет – ну куда мы без него?! Ленька потянулся к инструменту…
– Не давайте ему, он опять про своего маньяка петь будет!
– чей-то возмущенный голос, как бы не со спинки дивана. Поздно! Жилистая рука уже дотянулась до грифа, по лицу поползла довольная ухмылка. Любит он доводить чувствительную публику своими песнями. Особенно с морем кровышши и кучей костей, а также иными анатомическими подробностями. И лицо при этом такое доброе, радостное…
Кое-кто демонстративно зажал уши ладонями – не поможет, только ухмыляться сейчас будет шире. И все равно споет.
И спел ведь. Послушать его (а еще лучше – посмотреть на хищный взгляд во время исполнения), так можно решить, что девиц своих он потрошит – медленно и живьем. Или так же медленно и живьем поджаривает и съедает. А потом плачет от голода и отлавливает новых. Маньяк. Садист. Пропел свое и хищно любуется произведенным эффектом.
– А сейчас я… – гитару все-таки отобрали. На диване запели про звон клинков, дороги, серые плащи и еще про что-то подобное. Неплохо запели, надо отдать должное. Одна из новеньких, длинная и худая, как сосновый ствол. Хорошо поет, но песня какая-то мрачная. «Короче, все умерли», как говорит в таких случаях Мишка. И глаза при этом… словно ее в это время Леня пытает всеми ранее пропетыми способами. На кого-то она похожа. Вспомнить еще бы, на кого?
Нет, не припоминается. Наверное, что-то неуловимое, как бывает у дальних родственников. Рядом поставь – все заметят, а вот так сразу… Но Древняя Кровь в ней точно есть. Даже по двум линиям. Европа, северо-запад – «Высокий Народ», и наша родимая, лесная среднерусская, вон какой «хвост» пепельно-русый. Верхним зрением… Нет у него теперь верхнего зрения. Да и вообще, теперь Олег сам будет высматривать «своих». Со временем, может, и на нее внимание обратят. Сделают из менестрельши знахарку, раненых лечить…
Ленька перебил, дотянулся через стул, не дал дослушать:
– Ты чего сегодня один?
– А с кем мне теперь быть?
– Поня-я-тно… С чего это у вас?
– Слушай, давай не будем об этом. Так получилось. Не сошлись характерами. Лучше сейчас, чем через десять лет.
– Это точно. Не расстраивайся, бывает. Какие наши годы!
Только глупостей не наделай.
– Я что, похож на молодого и глупого?…
– Ну, на молодого уже не очень, а вот… Ладно, ладно, шучу!
– Шуточки у тебя, отец-пустынник… Обратно в пустыню тебя с таким юмором! – почему Леню прозвали Пустынником, не знал никто. Вполне возможно, что он и сам забыл. По крайней мере, на все расспросы каждый раз отвечал новой версией. Но отзывался на прозвище чуть ли не быстрее, чем на имя. Даже на концертах и местном телевидении выступал без фамилии.
Гитара тем временем переместилась куда-то ближе к середине длинного ряда стульев.
– …Это песня не моя, а Юрия Шевчука, называется она «Мертвый город на Рождество»…
По всему телу Александра пробежали ледяные муравьи – от ног к затылку. Слышал он уже эту песню – не всю и краем уха. Некогда было вслушиваться, а жаль. Или к счастью. Парнишка, взявший гитару, явно хотел связать рыцарские битвы с современной войной, горевшей и корчившейся у подножия Кавказских гор… Ты воевал, парень? Или просто переживаешь за ребят? Все равно спасибо. Это о другом городе, о случившемся гораздо позже, но и про нас тоже…
* * *
«Не пройти мне ответом там, где пулей вопрос…»
* * *
…– Уйди, салага! Сиди, не высовывайся,… твою пере…!!! Без вас тут!.. – «дед», двадцати лет от роду, не договаривает, коротко и неприцельно строчит по нависшей над казармами «многоэтажке». Грохот, еле слышный звон катящихся гильз. Красные искры трассера – рикошет, в бетон ударило. – Кому сказал, пошел на…!!!
– Меня взводный послал! – тут же доходит двусмысленность ответа. «Дед» не обращает внимания, следит за темными окнами. Ночь не кончается – сумасшедшая ночь, начавшаяся трое суток назад. Никто не отделял опытных от новичков, никто не уводил «салаг» в безопасное место. Не стало их, безопасных мест, когда толпа перекрыла грузовиками, тракторами и собой все выходы из части и потребовала сложить оружие. Сегодня в полночь начался прорыв навстречу подходившим из Союза войскам. Танкисты застряли на баррикадах где-то в городе, километрах в трех – временами доносился сердитый рев моторов и перестук пулеметов. А по воротам, по казармам, по санчасти с окрестных домов стреляли, стреляли, стреляли…
– … тебя с твоим взводным! Сиди за углом, «рожки»
набивай! – снова очередь. Еле слышный хлопок над головами. – Ага, падла, вот ты где!
Автомат в руках «деда» дергается, втыкает быстрые алые иглы в блестящий квадрат. Тот на глазах темнеет, роняет осколки зарева вдоль стены – не сразу понял, что это падает разбитое стекло. Правее блеснуло – почему-то белесо-голубым, или так кажется? Автомат замолчал, «дед» пошатнулся, прислонился к стене. Тихо захрипел, выдавил из себя: «Попали» – и сполз вниз.
Александр вскинул свой «акаэс», одной отчаянной очередью выпустил магазин по окну справа. Лихорадочно рванул из рамки приклада индпакет:
– Ребята-а! Митя-я ранило-о!
* * *
"…С Рождеством вас, железо! В подвале темно.
Сколько душ погубило напротив окно?…"
* * *
…Четверо, пригибаясь, тащили носилки с пятым. Приостановились. Впереди, за углом казармы – пустое пространство, дальше – заборчик и сквер перед санчастью.
– Прикройте! Ну, раз, два… пошли! Эх, мать…!!!
Казарма словно взорвалась. Дом напротив осветило дрожаще-розовым. Огненные, грохочущие пальцы трасс вслепую шарили по крыше и окнам, надеясь дотянуться до тех, кто сейчас смотрел на пятерых. Не успели. Не нашли. Три горячие струи брызнули с третьего этажа. Две красные – в казарму, заставляя автоматчиков отшатнуться, спрятаться за каменные стены. Одна белая ширкнула по асфальту, ударила в бегущих…
– А-а-а, су-у-уки-и-и!!! А-а-а-а!!!
Неизвестно, кто закричал – один из упавших или тот, кто кинулся к ним от казармы. Хлопок. Знакомый звук. Так стреляют «мелкашки», спортивные малокалиберные винтовки. Бежавший споткнулся и покатился по асфальту. Снова застрекотали «калашниковы», третий этаж огрызался коротко и зло. От санчасти отделилась фигура в белом халате. Хлопок. Темное пятно на белом, шевелящемся на земле. Корчащиеся, стонущие тени рядом. Кто-то ползет к скверу, пытается спрятаться за дерево. Перестрелка. Хриплый голос:
– «Пачка», «Пачка»! Я «Куст»! К «крестикам» не посылай! Не посылай к «крестам»! Там «точка» и «солист», повторяю, «точка» и «солист»! У меня «трехсотые», шестеро! Шесть «трехсотых»! Подавить не могу, дай «коробку»! «Коробку» дай, надо «трехсотых» вытащить! «Шилку» дай, БТР не возьмет!
Треск стрельбы перекатывается над казармами. Воинская часть Советской Армии отбивается от представителей одного из советских народов. Гордый народ. Обиделся на то, что ему не дали суверенно вырезать представителей другого народа. Тоже советского. Братского. В клубе части, в казармах, в столовой – две тысячи сбежавших сюда из города, от погромов. Может быть, и больше – никто не считал. Не до того.
