Новый порыв холодного ветра надул пузырем просторные одежды жрецов, растрепал им волосы и с ревом пронесся по камере. Огонь пылающей свастики взметнулся к потолку и резко опал. В воздухе остро запахло серой и свежей кровью из парящей чаши. Но следующий порыв ледяного ветра унес эти запахи, наполнив камеру смрадом разлагающихся тел. Зиверс с трудом подавил приступы рвоты.
— Юл-юр-тиу! — стараясь заглушить вой ветра, отчетливо произнес Хильшер, резко поднимаясь на ноги и опуская руки вниз в жесте Тиу — точки смерти, нисходящей к корням Мирового Древа, центру потустороннего мира.
Откуда-то из глубины донесся нарастающий глухой рокот. Толстые стены камеры сначала мелко завибрировали, а затем и вовсе заходили ходуном. Руны, начертанные рукой Зиверса на западной стене камеры, расплывались, словно не просохшие чернильные пятна, приобретали глубину и объем. Неведомые силы стягивали их к центру стены, формируя из пятен круглый изумрудный тоннель, отдаленно напоминающий водяную воронку. Воздух со свистом начал всасываться в образовавшийся коридор. Хильшер, услышав этот характерный свист, воскликнул:
— Ра-Рог-Ра!
Свастика в его руках полыхнула огнем. Зиверс судорожно скопировал слова и жесты учителя. Как результат — свастика вспыхнула и в его руках. Хильшер подбросил горящий крест в воздух, и его тут же засосало в воронку. Обжигаясь, штандартенфюрер швырнул в воздух и свой сгусток огня. Воронка возмущенно загудела, засасывая воздух с удвоенной силой. Людей сбило с ног и потащило по полу к стене. Неожиданно в зеленой глубине воронки что-то взорвалось. Камеру тряхнуло. Напор воздуха ослаб. Воронка, утробно урча, начала уменьшаться в размерах. Буквально на глазах она стянулась в слепящую изумрудную точку, которая с громким хлопком исчезла. Наступившая вслед за этим пронзительная тишина нарушалась лишь громким стуком сердец, взволнованных людей.
— Весело тут у нас, — затравленно оглядываясь по сторонам, попытался шуткой поднять свой боевой дух штандартенфюрер. — Ты хоть предупредил бы, — тут же упрекнул он профессора, — что твои заклятия настолько эффективны!
— Ты отстал от жизни, дружище, — вымученно улыбнулся Хильшер, становясь на четвереньки. Каждое движение давалось ему с большим трудом. — Помоги, — попросил он поднявшегося на ноги Зиверса. Вольфрам подхватил профессора под руку и рывком поставил на ноги.
— Спасибо! — поблагодарил Хильшер, ковыляя к столу.
Поверхность деревянной столешницы обуглилась и чадила. С трудом удерживая равновесие, Фридрих ухватил двумя руками увесистую чашу. Не обращая внимания на ожоги — камень раскалился от магического огня свастики, Хильшер судорожно припал к краю чудодейственного сосуда. На третьем глотке профессор поперхнулся, горячая кровь выплеснулась ему на грудь, пятная желтый балахон. Прокашлявшись, Фридрих вновь приложился к чаше. Зиверс с удивлением отмечал перемены в облике учителя: сутулая спина распрямилась, а руки перестали ходить ходуном. Да и на ногах профессор стал стоять не в пример крепче.
— Держи! — протянул артефакт ученику Фридрих. Его голос избавился от предательской слабости и вновь звучал твердо и внятно. Зиверс с трепетом принял из рук профессора парящий запахом скотобойни священный сосуд. Горячие стенки чаши обожгли руки.
— Терпи и пей! — Хильшер величаво продемонстрировал ученику покрытые волдырями и язвами ожогов ладони. Раны затягивались и исчезали прямо на глазах. Штандартенфюрер глубоко вздохнул и собрался, словно перед прыжком в глубокий холодный омут. Затем, не обращая внимания на боль в обожженных кистях, решительно поднес чашу к губам и глотнул тягучей, одуряюще пахнувшей жидкости. Вкуса крови он не ощутил — с первым глотком его словно пронзил разряд молнии, разорвавшийся ослепительным фейерверком в мозгу. Второй глоток вымыл из вялых членов скопившуюся там усталость, пробежал ободряющими мурашками по мышцам, наполняя их новыми силами. С третьим глотком Зиверса наполнила настолько необузданная и дикая первозданная энергия, что он оказался не в силах принять её полностью. Точно так же как профессор, он поперхнулся на третьем глотке, проливая на грудь часть драгоценной влаги. Следующие глотки не отличались ничем особенным, но Зиверс на всякий случай продолжал пить эту теплую солоноватую жидкость, пока заполненный желудок не булькнул протестующе. Зиверс неохотно оторвался от Божественной крови и поставил чашу на стол. Затем он несколько минут любовался, как зарастают его собственные ожоги и раны. Рассосался и исчез даже старый шрам от огнестрельной раны десятилетней давности. Зиверс уже давно не чувствовал себя в такой превосходной форме. Вольфраму казалось, что он сейчас сможет завязать узлом даже толстый паровозный рельс. Сила, бурлившая в его обновленном теле, требовала немедленного выхода. Не придумав ничего иного, Зиверс подобно Кинг-Конгу стукнул себя кулаком в грудь и испустил громкий воинственный клич.
— Тю-тю-тю! — Хильшер схватил ученика за плечи. — Чего разбуянился? Подожди минутку — возбуждение схлынет! Кровь Богов опьяняет почище шнапса… Давай-ка, вдохни поглубже, дыхание задержи… Теперь выдохни. О! — обрадовался профессор, заметив проблеск разума во взгляде Зиверса, — вернулся!
— Вот это ощущения! — воскликнул Вольфрам.
— Божественные ощущения, — поправил его Хильшер, — ты на секунду сам стал Всемогущим Богом… На третьем глотке. Но справиться с этими силами нашим тщедушным телам не под силу. Пока не под силу, — подумав, добавил он. Но со временем, я думаю, мы справимся…
Сквозь маленькое зарешеченное окошко в камеру проник первый лучик восходящего солнца.
— Утро, — тяжело вздохнул штандартенфюрер. — Уже скоро…
— Мужайся, мой мальчик! — профессор обнял Зиверса. — Мы сделали все, что могли. И сделали правильно. Мы еще встретимся с тобой за бутылочкой хорошего вина… Так, нам еще нужно переодеться до прихода надзирателя.
— Да и прибраться не помешает, — согласился Зиверс, окидывая взглядом разгромленную камеру.
— Это как раз самое сложное, — рассмеялся профессор, указывая пальцем на чадящий стол. — Наплюй — тебе все равно, а с меня все взятки гладки!
Они, не спеша, переоделись. Испачканные кровью балахоны Хильшер свернул и убрал в сумку. За ними последовала опустевшая и остывшая к тому моменту чаша, чудесные таблички старика и колдовские принадлежности профессора. Вскоре щелкнул отпираемый надзирателем тугой замок и на пороге возник толстый коротышка.
— Завтракать буде… — коротышка запнулся — изменения, произошедшие в камере за ночь, его попросту шокировали. Левая щека толстяка забилась в нервном тике, когда его взгляд упал на все еще потрескивающую и стреляющую в воздух тоненькими струйками дыма многострадальную столешницу.
— Что… Что… Что тут произошло? — неожиданно тонким голосом пискнул надзиратель, пятясь к дверному проему.
Его окончательно доконал вид каменной кладки западной стены, которая деформировалась под действием разрушительных потусторонних сил. Камень расплавился и стек уродливыми наростами на пол, словно податливый воск. Надзиратель, судорожно глотая воздух, мелко крестился и продолжал пятиться. Он остановился, уткнувшись в противоположную дверям камеры коридорную стену. Вздрогнув всем телом, надзиратель поспешил захлопнуть обшитую металлом дверь. Лязгнул замок, и до узников донесся дробный перестук башмаков убегающего стража. Зиверс переглянулся с профессором, и они весело рассмеялись.
— Так рождаются легенды! — вдоволь отсмеявшись, заметил Хильшер. — И с каждым разом этот толстячок будет придумывать новые подробности.
— А ничего, что он…
— Ничего, — отмахнулся Хильшер. — Мы немножко подчистим… Нет, никого убивать не будем, — замахал руками профессор, заметив, как помрачнел Зиверс. — достаточно жертв! Есть другие методы, — вскользь заметил он. — Все это я утрясу позже. А теперь соберись — все только начинается!
— Я спокоен, — заявил Вольфрам. — После всего, что я сегодня увидел и узнал, мне бояться нечего!
Вновь лязгнул отпираемый замок, и в камеру ворвался испуганный надзиратель в сопровождении коменданта тюрьмы и пары взволнованных охранников.
— Ну вот, я же га-а-варил! — заикаясь, тараторил надзиратель. Я е-еще из ума не выжил… Да-да…
— Как же это? — Комендант, до этого видимо считавший своего подчиненного немного «того», растерялся. — А еще взрослые люди! — с укоризной произнес он, удаляясь из камеры полный противоречивых ощущений.
Следом за ним, семеня коротенькими ножками, увязался толстячок-надзиратель. Через пару минут комендант вернулся.
— Вольфрам Зиверс, — невозмутимо произнес он, но, судя по подрагивающим пальцам рук, было заметно, какими усилиями дается ему эта показная невозмутимость, — Вам пора.
