я потеряла не просто надежного, верного друга, человека, который всегда был рядом – я, кажется, снова потеряла (размыто).
(Строчка зачеркнута много-много раз и не поддается прочтению)
…кусочек Или продолжал жить в вас, Женя – когда вы говорили его словами, читали, печатали на машинке, фотографировали. Я думала, что скажу Сашеньке: дочка, ты же знаешь нашего дядю Женю, твой папочка был таким же (размыто) умным и честным, настоящим человеком и настоящим коммунистом.
А теперь, Женя, вас тоже нет и мне уже (размыто, текст обрывается)
Сегодня она уже спрашивала про вас. Ей-богу, не вру, подошла и спросила, а где «дядя Женя».
Ваша жена плачет постоянно. Но не волнуйтесь, ваш брат позаботится о ней и о детях.
А я и сама о себе…
(зачеркнут целый абзац, часть текста размыто, чернила размазались, и можно разобрать только отдельные слова: помогали, были рядом, Иля, Сашенька, туберкулез, до конца).
Помню, брат Или, Сандро, прислал мне письмо, все корил себя, что не заставил его остаться в Париже, обследоваться. Может, там бы его спасли. Ну, а если бы нет? А если он так и умер вдали от родной земли, не простившись с любимыми?
Теперь в Париже фашисты, и я не знаю, что с ним.
Недавно писал младший брат Или, Вениамин. Они вроде как-то устроились в Казани. Я обещала ему писать.
От Миши в Ташкенте нет новостей, и я начинаю волноваться. Вы же помните, какой он. Валюша с таким возмущением цитировала его письмо: «я выпал из Москвы без вещей», «соберите мне тысячу рублей по друзьям, но не говорите, зачем, жизнь голодающего человека не подлежит оглашению». Не знаю, успели ли вы собрать деньги. Наверно, это уже не важно.
Юрий Олеша с женой тоже в эвакуации, в Ашкабаде. Он мне тоже писал.
Все остальные друзья Или, кажется, на фронтах. Почти никто уже не пишет. Они забывают меня, и, хуже, забывают Илю. Знаете, это так больно. Не за себя – за него.
Я знаю, что вас это тоже ужасно сердило. Вы (размыто) никогда не забывали. Всегда помнили Илю, до самого последнего дня.
Скажите, Женя, вам больше не одиноко?
Какую ерунду я пишу! Как хочется верить, что вы прочитаете это письмо – прочитаете вместе с ним, и улыбнетесь, и расскажете, что я до сих пор люблю его, и буду любить (размыто).
Я заверну это письмо в конверт и отправлю Катаеву. Я знаю, он не откажется переслать в деревню, где вы лежите, и попросить кого-нибудь положить возле вашей могилы.
Потом я обязательно навещу вас. После войны. Обещаю.
Спасибо за все, Женюша. Спите спокойно.
Мария Ильф».
– Илья Арнольдович, подождите! Уффф… Я же пообещал вам фотокарточку с гробом!
Я поднял глаза, моргнул. Ганс быстро шел ко мне. В одной руке у него был черный чемоданчик, во второй небольшой желтоватый конверт.
На жизнерадостной усатой физиономии светила криминалистики прекрасно читалось все, что он мог бы сказать. И не только насчет моего гражданского долга помогать Гансу с расследованием. Насчет того, что можно подарить сокровище и потом просить что угодно – тоже.
– Поговорите с соавтором, – повторил следователь, протягивая конверт с фотографиями. – Не забудьте.
И я кивнул.
Интерлюдия. Москва - Ташкент
05.07.1942
Москва.
Место: данные изъяты
Имя: данные изъяты
Шероховатости встречаются. В моей работе их много; еще больше – в любимом Деле Всей Жизни. Сейчас в роли шероховатости выступает орущее начальство. И если обычно я могу устранить большинство проблем ножом и
