Метров за пятьдесят до рва вражеская пехота заорала и побежала, насколько позволяли тяжелые доспехи, щиты, оружие и крутизна склона холма. Впрочем, орали, свистели и бряцали мечами по щитам они и раньше, но сейчас чуть громче. Ров был не глубок, с метр всего, соответственно и вал не высок, поэтому препятствия преодолели быстро. Дальше началась рукопашная. Со стороны — ничего интересного: толкаются, орут, звенят оружием…
Меня больше занимали солнце, начавшее припекать с раннего утра, как и положено в этих краях в начале августа, и мухи и оводы, которые тучами кружили возле меня и Буцефала, время от времени атакую нас обоих. Я еле успевал отгонять их от своего лица и давить на незакрытой доспехами шее жеребца, быстро покрывшейся подтеками крови, текущей из многочисленных ранок, и липкой жижи от раздавленных насекомых.
Не могу сказать, как я понял, что в битве наступил перелом. Наверное, опыт подсказал. Он у меня богатейший, даже затрудняюсь сказать, в скольких сражениях поучаствовал. Боспорцы еще давили на римлян, но мне вдруг стало понятно, что они выдохлись, разуверились в победе. Я не стал ждать приказ Гая Юлия Цезаря. Пока гонец найдет его, пока передаст мои слова, пока вернется, можем упустить важный момент. Военное счастье еще более капризное, чем мирное. Сейчас повернулось к тебе лицом, а через несколько минут можешь увидеть его задницу. Я поднял пику, которую держал в правой руке, высоко над головой, чтобы ее увидели как можно больше моих подчиненных, а потом наклонил ее вперед — в атаку! — и ударил шпорами Буцефала.
Мы обогнули наш левый фланг, где шестой легион, несмотря на значительную недоукомплектованность, согнал врага с вала и пересек заваленный трупами ров, продолжая давить плотной стеной щитов, из которой молниями вылетали гладиусы и наносили раны, часто смертельные. Я спустились ниже по склону, почти до самых задних врагов, чтобы как можно больше моих воинов смогло принять участие в битве, после чего развернулся и пошел в атаку. Обычно в хвосте отсиживаются самые трусливые или сообразительные, называйте, как хотите. Эти люди идут на войну по самым разным причинам, но только не для того, чтобы погибнуть. Увидев нас, большая их часть бросила щиты и копья и понеслась вниз по склону. Сопротивление попробовали оказать лишь самые нерасторопные или случайно оказавшиеся среди этой «военной элиты».
Буцефал грудью сбил несколько человек, после чего застрял в плотном строю, лишив меня возможности работать пикой. Слишком неудобна она для ближнего боя. Поэтому вышвырнул пику и вытянул из ножен саблю. Дело сразу пошло веселее. Поскольку почти у всех врагов, находившихся рядом со мой, доспехи были дешевенькие, плохенькие, кожа да войлок, почти каждый удар саблей убивал врага. Те, кто был еще жив, активного сопротивления не оказывали, лишь закрывались круглыми деревянными щитами, покрашенными в разные цвета, и старались удалиться от меня, как можно быстрее и дальше. Впрочем, не только от меня. Слева и справа на них наседали германцы и кельты, секли длинными спатами.
Дальше у меня появилось впечатление, что включили ускоренную перемотку, потому что наши враги как-то все вдруг дружно побежали вниз по склону. Кто-то помчался по прямой к своему лагерю, но большая часть ломанулась вправо от него, к городку Зела, расположенному на соседнем холме. Всё, сражение выиграно, теперь надо подумать и о добыче. Наверное, в Зеле ее можно захватить больше, но с лету взять не получится, потому что ворота закрыты, горожане стоят на стенах с оружием, чтобы отразить первую атаку, а потом договориться о сдаче. Зато в лагере удирающей армии, хотя там наверняка была оставлена охрана, вряд ли кто-то окажет сопротивление, и всегда найдется, чем поживиться. Туда я и поскакал, догоняя и срубая походу головы у драпающих врагов, а за мной и мои подчиненные.
Обычно так и бывает — решишь, что все получилось, что победа у тебя в кармане, расслабишься — и тут вылезает откуда-нибудь неожиданная подляна. Я в очередной раз наклонился, чтобы дотянуться до удирающего врага, длинного и худого, странно откидывающего ноги вбок, когда о мой шлем срикошетила пуля из пращи. Судя по глухому звуку, свинцовая. Позабыв о кривоногом трусе, я завертел головой, отыскивая пращника. Передо мной, в той стороне, откуда прилетела пуля, не было ни одного. Или были, но попробуй угадай пращника в толпе удирающих. Вряд ли кто-то из них останавливался, чтобы прицелиться и выстрелить в меня. К тому же, если это охотились именно за мной, как наемный убийца мог оказаться во вражеской армии? Тогда кто запустил кусок свинца в меня, причем так прицельно? Не наклонись я резко, получил бы в лицо и вряд ли бы выжил.
Из-за этих мыслей я напрочь забыл о том, что надо бы убить побольше врагов, чтобы не пришлось возвращаться в эти края еще раз. Скакал по инерции в сторону лагеря и держал голову склоненной, чтобы трудней было попасть в незащищенное лицо. Только когда миновал ворота вражеского лагеря, распахнутые настежь, возле которых не было охраны, очнулся и начал соображать, куда ехать. Он был оборудован по всем правилам, принятым в римской армии. Проигравшие быстро перенимают опыт победителя. Алый шатер царя Фарнака стоял там же, где в римском каструме располагался легат, разве что места занимал намного больше. Я заметил, что чем ничтожнее правитель, тем величественнее у него жилище.
Когда я подъехал, из шатра выскочила целая толпа рабов и сыпанула по главной улице лагеря к дальним воротам. Некоторые тащили узлы с барахлом. Наверное, грабанули хозяина напоследок. Будет с чем начать новую, свободную жизнь. Гоняться за ними не стал, привязал Буцефала к шесту непонятного мне назначения, который был вкопан напротив входа, вошел в шатер. Прямо от входа земля была выстелена коврами, причем достаточно новыми, не затоптанными. Центральное место занимал длиннющий стол, составленный, наверное, из нескольких, накрытый плотной алой тканью, такой же, из которой сшит шатер. Рабы, видимо, накрывали его к пиру, который должен был случиться после победы их хозяина над римлянами. Почти вся посуда была золотая. Я проверил, позолоченная бронза весила бы меньше. Да и работа тонкая, азиатская, римляне так еще не умеют. Это удорожало каждую посудину, как минимум, наполовину. У меня глаза разбежались от такого счастья, никак не мог решить, с чего начать.
И тут я заметил, что скатерть в одном месте колышется. Первым делом в голову пришла мысль, что там прячется пращник. Потом более трезвая: как он мог оказаться в царском шатре?! Кончиком сабли я приподнял скатерть в том месте и увидел юношу лет пятнадцати с зажмуренными от страха глазами. От напряжения остриженная наголо голова его тряслась, а зубы тихо цокали.
— Вылезай, не трону, — приказал я на греческом языке, который в этой части света все еще язык международного общения.
Юноша на четвереньках выполз из-под стола, замер в покорной позе, с опущенной головой, напоминая маленькую комнатную собачку, нарвавшуюся на свору дворовых псов.
— Есть там еще кто-нибудь? — спросил я.
— У-у-у… — промычал он, отрицательно мотая головой.
— Принеси какой-нибудь мешок, — потребовал я, — и поживее!
Занятый делом человек забывает об испуге. Юноша метнулся в угол шатра, достал из сундука что-то типа баула из плотной желтовато-белой ткани, которая обычно идет на паруса. Вернувшись с ним, остановился метрах в двух от меня со склоненной головой, всё еще подергивающейся.
— Держи его, я буду посуду туда кидать, — сказал я.
Кидал все подряд, не перебирая. В лагере отсортирую. Надо было спешить. В большой семье клювом не щелкают. Возле шатра уже слышались голоса германцев.
Ввалились сразу четверо. Это были воины Сигимара. Заметив меня, остановились у входа.
— Заходите, не стесняйтесь! — шутливо пригласил я. — Добычи хватит на всех!
С веселым ржанием и криками они бросились к столу и начали загребать золотые тарелки и кубки. Набрав полную охапку, замерли, соображая, после чего последовали моему примеру — нашли, во что складывать. К тому времени в шатер забежали еще несколько германцев и так же радостно принялись обогащаться.
