Василий Звягинцев - Андреевское братство

Во дворе приземистого двухэтажного особняка толпились люди, горело несколько костров, перед воротами попыхивали моторами грузовики, в кузовах которых виднелись треноги пулеметов.

Здешние бойцы мало отличались от тех, что я видел на Лубянке. Одетые в штатское и военную форму, примерно так же вооруженные, только настроение их показалось мне не слишком боевым. Курили, перекусывали, грели над огнем руки, переговаривались хриплыми голосами.

Пока Станислав искал старшего, мы с Людмилой потолкались между кострами, прислушались к темам разговоров.

О неудаче штурма Лубянки здесь уже знали, но в основном по слухам, которые имеют свойство распространяться непонятным образом и с немыслимой скоростью. По моим часам с момента начала боя прошло лишь сорок пять минут.

Задачей этого подразделения – батальоном я бы его не назвал – было пробиться к Боровицким воротам и штурмовать их по общему сигналу. Сигнала не последовало, и передовые отряды вели сейчас вялую перестрелку с силами прикрытия «троцкистов», окопавшимися за оградой Александровского сада.

– С утра надо ехать по заводам, поднимать рабочих, раздать оружие…

– Каких там рабочих, деревня одна на заводах, настоящих за войну повыбивало…

– Глупо было, что войск не дождались, пока войска на улицы не вышли, все без толку…

– Точно, как в Питере в семнадцатом…

– Х…. городите. В Москве в ноябре семнадцатого все войска против нас были, и юнкера тоже, а за неделю разделались…

– То семнадцатый, а то сейчас, ты одно с другим не равняй. Теперь ни вождей, ни лозунгов…

– Красные курсанты если по Кремлю ударят, за час все решится.

– Они ударят, только вот по ком, в чем и вопрос.

– Брешут все, никогда армия против Троцкого не пойдет, и станут нас с вами завтра на фонарях вешать…

– Не болтай, чего не знаешь, армия не за Троцким, а за Фрунзе пойдет, а он за нас…

– Ты как хочешь, Михалыч, а я бы сейчас винтовку в кусты, и тишком-тишком домой. Хлопнут нас или те, или другие, а кто мальцов наших кормить будет?..

Обрывки этих и подобных им разговоров я слышал, перемещаясь по двору и стараясь не привлекать к себе внимания.

Пахло вокруг густо, так, что горло перехватывало. В замкнутом квадрате стен и каких-то амбаров неподвижно висела парфюмерная композиция из дыма сырых дров, махорки, дегтя и колесной мази, которыми здесь смазывают сапоги, несвежих портянок, развешанных перед кострами на палочках для просушки, переполненная отхожим местом и просто мочой, обильно стоящей лужами вдоль стен…

Людмила держалась за моим правым плечом как привязанная.

– Что-то непохоже это на лагерь победоносной армии, – тихо сказал я ей. – Или надо немедленно их вести в бой, или к утру половина разбежится. По опыту знаю – волонтерам для начала всегда нужна хоть маленькая победа, а главное – постоянная и настойчивая агитация, иначе они задумываться начинают…

– Будто я не понимаю. Сейчас Станислав вернется, посмотрим…

– Не мое, конечно, дело, но, может, его лучше вправду Сиднеем называть? Вроде как поддержку Запада символизировать…

– Да какая разница? Сейчас не слова и не имена решают, а пушки. И ты бы лучше не выведывал, кто да что. Я же не добиваюсь, как тебя правильно звать. Игорь так Игорь…

– А мне вот Ванда больше, чем Людмила, нравится…

Она как-то странно хмыкнула.

– Ну, если и это знаешь… Может, и сам признаешься, кто же ты есть? Вдруг до утра не доживем, хоть знать буду, с кем судьба свела…

– Доживем, куда мы денемся? Я вообще, по примеру того мужика, считаю, что пора винтовку – в кусты, и искать место, где отсидеться и сообразить, что дальше делать. А если тебе так интересно, могу сказать – имя у меня настоящее, национальность – русский, хотя какие-то отдаленные поляки в роду тоже были, а по натуре такой же авантюрист, как все вы тут. Ты, может быть, себя новой Мариной Мнишек вообразила?

В углу двора, рядом с крыльцом черного хода, между двумя кустами пышной, наверное, по весне сирени, а сейчас голыми, мокрыми и жалкими, оказалась почему-то незанятая скамейка на чугунных лапах. На нее мы и присели.

– Ты говорил, у тебя коньяк есть? Дай, – попросила женщина.

Я протянул ей плоскую серебряную фляжку, подаренную Шульгиным. Пока еще полную до пробки. За всю ночь не довелось причаститься.

Отпили. Я глоток, она гораздо больше.

– Какая из меня Мнишек? Я за идею воюю. Лет десять уже. Войны начинаются и кончаются, люди приходят и уходят, а я воюю и воюю. Втянулась…

– Что же за идея такая? – искренне удивился я.

– Великопольша от моря и до моря. Начинали – Польши вообще не было, кусок немецкий, кусок австрийский, кусок русский. Потом независимая Речь Посполита возникла, через двести лет, как Феникс. А все равно неполная. Опять кусок под Литвой, кусок под немцами, почти треть у красных с белыми…

– А сколько же тебе нужно?

– Вся! С Вильно, с Гданьском, с Карпатами…

– С Одессой, и Киевом, и Крымом, – добавил я. – А зачем?

Что удивительно, в голосе ее не было национального фанатизма, скорее грусть и усталость.

– А зачем вам, русским, и то, и другое, и третье, и Сибирь, и Камчатка?

– Мне – незачем. Я бы обошелся.

– Ты – может быть. А вы все – завоевываете, завоевываете и остановиться не можете. Теперь еще Интернационал придумали, чтобы дальше завоевывать…

Я подумал, что этот мир испытывает такие же проблемы, как наш. Если мы избежали крупных мировых и региональных конфликтов между «приличными» державами, так в полном объеме получили бесконечную череду локальных войн как раз на этноплеменном уровне. Рано или поздно почти каждое этническое образование воображало, что без собственной территории, армии, парламента и прочих глупостей – жизнь не в жизнь. И начиналось. Причем в итоге они теряли до половины населения и те жалкие блага цивилизации, которые имели до этого, а кое-как выбравшись из кровавой каши, начинали зализывать раны и в равной степени проклинать своих вождей и более сильных соседей.

– Русские, кстати, хотя я к этим русским (что совершеннейшая правда) и не слишком принадлежу, никогда ничего не завоевывали. В общепринятом смысле. Они, по возможности, убегали от своей центральной власти в подходящем направлении, а она за ними гналась. Вот и добежали до всех наличных океанов, кроме Атлантического, пожалуй… И никого по дороге особенно и не трогали, в отличие от вас, так сказать, европейцев… – Я постарался вложить в голос возможную степень иронии, потому что знал дальнейшую судьбу Польши, хотя бы и в моем мире.

Она не успела мне возразить или, наоборот, согласиться. По лестнице сбежал Станислав в сопровождении еще двоих человек, выглядевших куда более воинственно, чем толпящиеся во дворе инсургенты.