Фельдмаршал забыл простую истину: все тайное становится явным. Как бы не прятали драгуна, рано или поздно подлог обнаружится. История аукнулась спустя два с половиной года.
Но в России как всегда виноваты стрелочники, а за ними далеко ходить не надо. Я хоть сейчас по именам перечислю: дворяне: Дитрих фон Гофен, Карл фон Браун; гренадеры: Чижиков и Михайлов, да бывший крепостной польского происхождения Михай. Такой вот расклад, из которого следует: единственный шанс разрулить ситуацию — дать деру из плена.
Сам по себе плен не считается чем-то постыдным. Поляки, даже обозленные, ничего плохого не сделают, не то время. Это в двадцатом веке людей, словно скот начнут сгонять в концлагеря, зажгут печи крематориев, будут практиковать массовые показательные расстрелы. Видимо с развитием «цивилизации» в человеке начинает отмирать милосердие, не сочетается с ним научно-технический прогресс и баста, ничего не попишешь. Золотой миллиард с жиру бесится, а по соседству люди от голода пухнут.
На мое счастье я попал в восемнадцатый век. С пленными принято обращаться гуманно без всяких международных конвенций. Достаточно дать честное слово, что не сбежишь, и тебе развяжут руки и ноги, разрешат свободное перемещение. Мелькнула мысль поступить таким образом, а потом, при удобное случае, смыться. И тут же зашевелился настоящий Дитрих, для которого нарушить слово дворянина немыслимое дело. Вот и приходится принимать решение за двоих.
Я стал осматриваться и прикидывать, как бы мне отсюда слинять. Ничего особенного разглядеть не удалось — плен, руки-ноги связаны. Полякам, разумеется, плевать, что у меня все конечности уже затекли, но понять их несложно, крови мы им попортили. Наверняка человек восемь-десять убили или ранили.
Мы по-прежнему находились в лесу, заблудиться в котором пара пустяков. Поляки это прекрасно понимали. Дураков отправляться ночью в далекий и чреватый долгими скитаниями путь не нашлось. Все дожидались рассвета.
С первыми лучами солнца прибыла делегация из деревни староверов. Бородатые мужички били челом и просили выдать хотя бы одного из «щепотников». Сильнее всех усердствовал дедок, похожий на библейского патриарха. Он считался у староверов за главного. У него было благообразное лицо землистого цвета и кровожадный взгляд маньяка, способного зарезать на месте. Разговаривая, он не выпускал из рук длинный деревянный крест. Хоть при разговоре не прозвучало ни одной угрозы в наш адрес, я физически ощущал как от старца исходят мощные волны зла.
— Христом-богом прошу, отдай нам хучь энтого, — дедок повел крестом в мою сторону.
Я невольно подобрал ноги, сжался. Добра от раскольников ждать не стоило. Слишком много мы натворили в их деревне.
— Простите, святой отец, — Потоцкий улыбнулся. В его словах, особенно, когда он называл старца «святым отцом» звучала ирония. — Они мои пленные, я должен доставить их крулю.
— Ты взял пятерых, зачем тебе столько? — резонно спросил «патриарх». — Нам много не надо. На одного согласны.
— Верно, — закивали мужики.
— Не хочешь энтого отдать, любого выбери, — продолжил увещевать старовер. — На усмотрение свое. Нам без разницы будет.
Я почему-то в это поверил сразу. Пепел в любом случае одинаковый.
— А зачем, святой отец?
— Скверну хочу изгнать, — деловито разъяснил ситуацию старец. — Много в них скверны накопилось, земля-матушка стонет, плачет слезами горькими. Пусть в огне очистятся, грешники.
Вообще-то я придерживаюсь другого мнения насчет собственной персоны. Может, до идеала мне далеко, но вряд ли у меня накопилось грехов столько, что земля не держит. Готов побиться об заклад, зато этот святоша кого хочешь переплюнет. Уж кто-кто, а он точно заслужил раскаленную кочергу в одно место.
— Увы, на мне лежит долг перед королем и отчеством, — церемонно произнес шляхтич. — Я обязан выполнить его сполна. Не обижайтесь на меня, святой отец, выполнить вашу просьбу я не могу. Не стану вас больше задерживать.
Старец осенил его крестом, пропел что-то заунывное и со скорбным видом удалился. Раскольники последовали за ним будто привязанные.
Мы облегченно вздохнули: бывшие соотечественники, с которыми у нас было расхождение по некоторым аспектам веры, слишком усердствовали с «огненным очищением» сжигая и своих, и чужих за милую душу. Будь их воля, нас бы давно поджарили.
Кашевары известили, что еда готова. Поляки сели за завтрак, запуская по очереди ложки в чугунный котел, реквизированный в деревне. Раскольники иноверцев на постой не пустили, поэтому даже раненому Потоцкому пришлось ночевать под открытым небом. Для него на скорую руку соорудили что-то вроде шалаша, и он поселился вместе с Дроздом.
По соседству паслись расседланные кони, я разглядел среди них и свою кобылу. Верно, не пропадать же добру.
Нас оставили голодными, никому и в голову не пришло кормить врагов, от рук которых полегло немало товарищей. Трупы положили на подводы, которые тоже были изъяты у староверов. Одну приготовили для нас, даже рогожу подстелили. Охраняли пленников двое холопов в кунтушах, с ружьями. Они по очереди сбегали к кашеварам и теперь с видимым удовольствием посасывали трубочки и тихо переговаривались. Другие ляхи грелись возле костров, утро выдалось не по-летнему прохладным. Я подкатился к Карлу, спросил, как он себя чувствует.
— Не волнуйся, Дитрих. Дыркой в шкуре больше, дыркой меньше, — безалаберно произнес кузен.
— Все гораздо хуже, чем ты думаешь, — сказал я.
— Да? — удивился Карл. — Надеюсь, ты удовлетворишь мое любопытство.
— Без проблем. Пан Потоцкий в порыве откровения поделился планами. Они с Чарторыжским решили устроить небольшую мировую войну, и, кажется, у них может получиться. Нас доставят в столицу, покажут королю Августу, живописно обрисуют все детали — как мы с тобой напали на несчастных хлебопашцев, сожгли дома, убили ни в чем не повинных «крестьян», вроде того голландского мастера и его помощников, перестреляли кучу шляхтичей и их холопов. Свидетели, я думаю найдутся… Потом докажут, что мы находимся на службе у русской императрицы — «спасибо» пану Сердецкому! Если Август не проникнется, на сцену выйдет Лещинский, того хлебом не корми, сразу вцепится. Накрутить шляхту — пара пустяков! Шведы, скорее всего, предупреждены заранее. Если поляки пойдут воевать, подключатся. Такие вот, брат, дела.
— Брось, Дитрих. Ты сгущаешь краски. Не будет никакой войны, — с сомнением сказал Карл.
— Да в том-то и дело, что не сгущаю. Потоцкий говорил на полном серьезе. Какой смысл ему обманывать? Война сейчас выгодна всем, кроме России. Повод нашелся, осталось поднести огня, и так полыхнет!
