И в это время никого не останется на земле, кроме тех, кто уверовали и кто повторяют, что нет бога кроме Аллаха. Воистину так будет![20]
Генерал говорил, не замечая, что каждое произносимое им слово пророчества совпадает с ударом сердца.
Потом наступила тишина. Только сердце продолжало стучать.
— Ты великий грешник, не так ли, Камияб. Ты не шел по пути Аллаха, ты преступал и шайтан был поводырем тебе на пути жизни твоем.
Слезы потекли по щекам генерала — искренние, впервые за долгое, очень долгое время.
— Да, это так, святейший.
— Ты лгал, предавал, грабил, насиловал и убивал, ты не был предан даже Иблису, которому служил каждый день, и которому посвящал деяния свои.
— Да, святейший.
— Но Аллах, истинный господин наш сказал: спасутся те, кто уверует! Веришь ли ты в Аллаха, Камияб, искренняя ли твоя вера?
— Я хочу верить… — плача, произнес генерал.
— Так поверь. Ведь всевышний Аллах сказал: «Не сравнятся люди с теми, кто расходовал и сражался до победы. Эти выше степенью, чем те, которые расходовали и сражались после этого. Но каждому из них Аллах обещал наилучшее, и Аллах ведает о том, что вы вершите!»[21] Готов ли ты, Камияб, искренней верой искупить грехи твои и встать на путь священной войны — Джихада?! Ведь язычники сильны, победа далека и когда наступит день ее — истинно говорю, велико будет воздаяние тебе, как и всем кто сражался во имя ее. Готов ли ты принять наше братство и стать нам братом?
И генерал ответил.
— Да, готов.
— В таком случае — стены снова завибрировали, многократно отражая эхо — повторяй в точности за мной.
Истинно вручаю тело и душу свою делу святого Джихада, и клянусь идти по пути его, как бы труден он не был. Клянусь хранить печать молчания на устах своих, и клянусь прибегать к такия, когда будет нужда — и да не увидит всевышний Аллах греха в этом! Брат всем братьям моим, клянусь словом и делом, явным и тайным приближать пришествие Махди, и способствовать распространению дела его по всей земле. Пусть все братья будут свидетелями клятвы моей, и да поразит меня кинжал гнева их, если я отступлю от клятвы своей. Аллах мой Бог, Махди мой пророк!
Когда генерал произнес это — он вдруг почувствовал, как все плохое, злое что было в нем — оно сгорело в пламени терзавшем его, исторглось наружу со слезами его. И не осталось в душе ничего кроме веры.
— Поднимись с колен! — сказал Махди — ибо негоже отдавать такие почести всем, кроме всевышнего Аллаха!
— Но разве…
— Я всего лишь раб его, равно как и ты, генерал Камияб. И до победы еще далеко. Помни клятву свою, выполняй обет свой, помогай братьям своим — и всевышний Аллах не оставит тебя милостью своей.
И с этими словами Махди отвернулся, и вошел обратно в стену и стена поглотила его. А генерал остался стоять, оглушенный, растерянный — и слезы жгли щеки его похуже, чем бушевавшее здесь адское пламя.
Через какое-то время — генерал так и стоял молча — открылась дверь и в комнату вошел полковник Ахлаги.
— Пойдем, брат — буднично сказал он — нам нужно возвращаться. Иначе может случиться беда, большая беда.
Генерал позволил взять себя за руку. Вместе они вышли в коридор.
— Это… это был Махди?
— Тише! — полковник огляделся — не стоит произносить вслух имя его. Неверные стремятся уничтожить его, он является только избранным — как явился сегодня нам, брат!
— Но что мне делать? Что мне теперь делать? Что мне теперь делать?!
— Делай то же что и всегда, брат! Помни — неверные уничтожат тебя первым если ты откроешься им! Неверные хотят уничтожить всех нас — и уничтожили бы, если бы Аллах не открывал посредством его их гнусные замыслы! Я помогу тебе, брат, идти по пути его — и не сорваться в пропасть, как когда то помогли мне. Ведь это благо перед лицом Аллаха — помочь брату своему идти к Нему. Пошли к машине!
Автомобили я заметил, когда только свернул на улицу. Принц стал скромнее — всего четыре автомобиля, причем абсолютно одинаковых. Уже лучше.
Припарковал свой новоприобретенный Шевроле следом за этими четырьмя автомобилями, стоящими в ряд, чем вызвал оживление охраны. Неумеренное оживление — направлять автоматы на машину, которая просто припарковалась рядом и у которой дипломатические номера — перебор явный. Заглушив двигатель, я покинул машину.
Принц Хуссейн вышел мне навстречу.
— Доброго здоровья.
— Доброго здоровья, сударь. Что привело вас в мои скромные владения?[22]
— Желание проведать брата, обретенного мной волей Аллаха.
— Достойное желание. В таком случае, почему друг и брат ждет меня на улице, а не входит в дом?
— Увы, сударь, я бы и рад воспользоваться Вашим гостеприимством, но многие дела и заботы ждут меня. Я бы хотел пригласить вас в одно место. Вы должны там быть, потому что это касается как вас, так и меня в равной степени.
— Что ж, извольте, сударь. Только если уж нам следует куда-то съездить — думаю нам лучше поехать в моей машине. Она достаточно защищена от… жизненных неурядиц.
— Охотно приму приглашение.
Принц коротко и на повышенный тонах что-то приказал своим охранникам — больше всего они походили на борзых во время гона, готовых сорваться со смычка[23] в любой момент. Охрана засуетилась, начала рассаживаться по машинам, мы же направились к моей.
— Интересный выбор, сударь. Я думал, вы купите что-то, что произведено в России — заметил принц, усаживаясь на разлапистое кожаное кресло в Шевроле, которое североамериканцы ставили вместо сидения.
— Я так и хотел сделать. Но меня отговорили.
— Интересно. И почему же?
— Сказали что машины, аналогичные тем которые закупает местное правительство — хорошая мишень для террористов.
Принц сначала не знал, как реагировать, потом рассмеялся — но вымученным, неискренним смехом.
Я так и не мог понять принца Хуссейна, хотя знал его не первый день. По всему — по манере говорить, по манере одеваться по манере поведения, можно было сделать вывод, что он играет какую-то навязанную роль, причем играет ее не очень талантливо. Что все то, что он делает — каждый час, каждую минуту — что это ему не нужно, что это его тяготит и тяготит сильно. Но сделать с этим он ничего не может и вынужден тянуть постылую для него лямку.
И оставался вопрос — зачем? Зачем ему все это?
Ответа на этот вопрос я найти не мог.
— Куда мы едем?
— В Маадар. Это за Рахман-абад знаете?
— Знаю…