— Ну, пожалуй, начнем. — Оглянувшись, Хельги кивнул глашатаю. Тот — дюжий молодец косая сажень, в ослепительно белой рубахе с жемчужным воротником — развернул список.
— Жалоба сермяжника Мухляби к варяжскому торговому гостю Ингвару из Скирингсалля.
— Интересно, — улыбнулся князь. — Что там за история меж сермяжником и варягом?
— Да тухлого яйца не стоит, княже, — тихо пояснил Ярил. — Оба — что варяг этот, что сермяжник — сутяги известные, не в первый раз уже судятся и, видимо, не в последний. В цене, вишь, не сошлись на штуку сукна да подрались. Сермяжника-то крепче побили, вот он и заяви: сукно, мол, ему продали гнилое да рваное. А варяжский гость утверждает, что сукно нормальное было, а сермяжник его потом сам специально порвал.
— Видоки есть ли?
— Как не быть! Каждый по пять человек выставил. Поди разберись попробуй. Придется на суд богов выставить…
— Пожалуй. — Хельги кивнул, с любопытством слушая, как двое до смешного похожих друг на друга мужичков — варяг и сермяжник, оба маленькие, рыжие, краснолицые — азартно поливают друг друга грязью. Правда, правила судопроизводства не нарушают, глаголят по очереди.
— Энтот ползучий гад, варяжья морда, продал мне худое сукно, а клялся всеми богами, что хорошее.
Варяг вдруг радостно встрепенулся:
— Пусть ответит за «ползучего гада» и «варяжью морду»!
Хельги согласно кивнул.
— Требование вполне справедливое. За оскорбления отвечать надо. Что там записано в «Правде»?
— По три ногаты за все, — зашелестел свитком Ярил. Подозвали глашатая.
— Три ногаты с сермяжника Мухляби в пользу варяжского гостя Ингваря за «ползучего гада», — громко объявил тот. — И еще три ногаты — за «варяжью морду».
Варяг довольно ощерился. Толпа одобрительно загудела — суд шел вполне справедливо. И в самом-то деле, если истцы с ответчиками друг друга безнаказанно оскорблять начнут так это не суд будет, а скоморошьи игрища.
Сермяжник замолк, поумерив пыл, а затем снова обвинил варяга в мошенничестве, только уже используя вполне обтекаемые обороты речи.
После выступили видоки-послухи с обеих сторон, что ситуацию ничуть не прояснило, а еще больше запутало, видно было, что послухи — подставные, нанятые, слишком уж путались в показаниях. Ну, видно-то видно, а поди докажи! Собственную интуицию не пришьешь к делу.
Дождавшись, когда высказались все, Хельги величаво простер руку. Собравшиеся благоговейно замолкли. Немного выждав для пущей важности, князь откашлялся и произнес:
— Поскольку вины уважаемых господ земными средствами доказать не удается, придется прибегнуть к более действенным методам — суду богов.
Все снова одобрительно шумнули — в общем-то все к тому и шло.
— А поскольку оба — и жалобщик, и обвиняемый — являются людьми слабосильными и вполне могут от суда богов помереть, пусть вместо них выберут кого-нибудь из послухов. По одному с каждой стороны, думается, так будет справедливо.
— Справедливо, княже! — послышалось из толпы. — Пусть будет суд богов.
Послухи с двух сторон — все как на подбор молодые нахальные парни, — до того смотревшие гоголем, сразу заметно сникли и запереглядывались, зашептались. Одно дело — выступать лжесвидетелем за хорошую плату, и совсем другое — ходить босиком по горящим углям или голой рукой вытаскивать брошенное в кипящий котелок кольцо. В этом и состоял суд богов — правому нечего бояться, заступятся боги!
Варяг с сермяжником тоже сошлись поближе. Хельги тому не препятствовал, искоса посматривая на фальшивых послухов. Кивнул Ярилу:
— Обязательно разберись с этими.
— Давно уже разбираюсь, княже, — шепотом отозвался тот. — Скользкий народ — спасу нет. Ничего, прищучим.
— Вот-вот, прищучь… Что там такое?
Истец с ответчиком, подбежав к княжескому помосту, разом пали на колени и заявили, что не имеют друг к другу никаких претензий.
— Чего ж вы суду голову морочили? — грозно прикрикнул князь.
— Не вели казнить, князюшко! — заканючили оба. — Разные бывают обстоятельства, вот и у нас…
— Я вам дам «обстоятельства». — Стараясь сдержать смех, Хельги повысил голос. — С обоих вира в пользу суда… ладно, пес с вами, — полувирие. Но чтоб уплатили оба честно, я сам лично проверю, и уж ежели что узрю худое…
— Уплатим, уплатим, княже!
Покончив с сутягами, рассмотрели дело о бежавших холопах, потом о не сумевшем вовремя выплатить долг закупе, а под конец дня перешли к кражам. Народу заметно поубавилось — жара. Над княжьим помостом хоть и имелся навес, однако и там было жарко, и вся «судейская коллегия» потела немилосердно.
— Так… — Обмахивая рукой истекающее потом лицо, Ярил огласил следующее дело — иск ромейского купца Георгия Навкратора к торговцу скотом Поздею Кулаку о краже пары волов с повозкой.
— «А иже кто крадет либо конь, либо волов, или клеть, да ежели один крал, то гривну и тринадесять резан платити ему», — на память прочитал князь. За воровство сумма набегала немаленькая, по стоимости равная десятку баранов. Хотя что это за сумма для того же ромея? Так, слезки. Чего ж судится? Волов жалко?
Князь обернулся к судьям.
— Выслушаем жалобщика. Все согласно кивнули.
Жалобщик, ромейский гость, осанистый чернобородый мужчина с каким-то пустым взором, подошел к помосту, поклонился и, медленно сняв с себя заплечный мешок, нагнулся… и, резко выхватив оттуда небольшой охотничий лук, с торжествующей усмешкой выпустил одну за другой три стрелы, поразившие князя в грудь. Страшно хохоча, ромей выпустил бы еще — да был схвачен стражей, вырвался — силен — и, выхватив из-за голенища сапога нож, с непонятной радостью вонзил его себе в сердце.
— Что ж вы, — посетовал на стражников Хельги, поднимаясь на ноги. Хоть и крепки были железные пластинки, ночью пришитые под кафтан Седьмой, а все ж и они не спасли от мощной ударной силы боевых стрел. Князя отбросило, словно тростинку дуновением шквала. А что было бы, не будь под кафтаном пластин?
— А ты был прав, Яриле. — Усевшись в кресло, Хельги невозмутимо улыбнулся. — Этот ромейский гость действительно странный. С чего бы ему вдруг захотелось меня убить ценою собственной жизни?
— Пока не ведаю, князь, — честно признался тиун и добавил уже чуть тише: — Думаю, он не последний…
Во дворе пришедший в себя народ радостно славил чудесно спасшегося князя.
Глава 4
ЛЕКАРЬ ИЗ ФЕССАЛОНИКИ
Лето 873 г. Киев
Среди социальных задач нет более важной, чем забота о здоровье… Известно, что уровень работы некоторых медицинских учреждений, к сожалению, все еще вызывает справедливые нарекания…
Л. И. Брежнев. Отчет ЦК КПСС и очередные задачи партии в области внутренней и внешней политики
Маленькая Радогоста сгорала в жару, глаза ее — большие, синие — были широко распахнуты, лоб покрылся крупными каплями пота, изо рта вырывались жалобные стоны. Неужто огнеманка? Страшная болезнь, от которой нет спасения. Нет, Хельги не хотелось в это верить. Сельма не отходила от дочери, поила отварами трав — помогало плохо. Девочка металась в бреду, сердце ее, казалось, выскакивало из груди. Радогоста была любимицей, младшей…
— Лекаря, — уже под утро, когда больная забылась в беспокойном сне, тихо произнесла Сельма. — Нужно найти хорошего лекаря, не волхва, — как видишь, от волхвов что-то мало толку.
— Велю поискать среди ромеев. — Князь тяжело вздохнул. — Хотя вряд ли найдут. Хорошие лекари неплохо зарабатывают и в Царьграде, к чему им пускаться в дальние странствия? Разве что каким-нибудь шарлатанам?
— Все равно поищи. — Сельма погладила дочь. — Жаль будет, если…
Хельги обнял жену, так и просидел с ней до тех пор, пока в слюдяное оконце не засветило яркое солнышко. Только тогда поднялся, накрыл плащом задремавшую супругу и осторожно, чтобы никого не разбудить, вышел. Спустился по широким ступенькам крыльца; во дворе Детинца уже собрались управители — тиуны, огнищане с дальних вотчин. Стояли, переговаривались меж собою, ждали распоряжений. Увидев князя, все разом поклонились. Хельги милостиво кивнул, стараясь не показать свою озабоченность, улыбнулся — семья семьей, но есть еще и государственные заботы. Высмотрел в собравшейся толпе Ярила Зевоту, жестом подозвал. Тиун подошел ближе, согнулся в поклоне.
— Все вопросы по выходу дани — к Ярилу с помощниками, — показав на него, громко распорядился князь. — Никаких особых распоряжений не ждите, поскольку, слава богам, ничего необычного в наших краях не случилось.
Хельги снова растянул губы в улыбке — пусть видят, князь здоров и весел, а то уже поползли по. Киеву нехорошие вредные слухи.
— Гляди-ка, — шептались собравшиеся. — А говорили — князя стрелами поразили, мается, еле жив. А он, вот, вполне даже здравствует!
