Проведя в Торонто всего один день, Лидия попыталась вернуть себе Дункана по телефону, но, как оказалось, тот не терял времени даром. Он поменял и засекретил свой номер. И написал ей письмо на адрес издательства, сообщив, что упакует и перешлет все ее вещи.
Лидия завтракала с мистером Стэнли. Рабочие поели и еще до рассвета ушли на объект.
Она спросила у мистера Стэнли, как прошла встреча с женщиной, знавшей Уиллу Кэсер.
– Э, – начал мистер Стэнли, прожевав яйцо пашот, и вытер уголок рта. – У нее раньше был ресторанчик на пристани. По ее словам, она отменно готовила. Не сомневаюсь, что это правда, поскольку Уилла и Эдит заказывали ей ужины. А ее брат доставлял заказы на своей машине. Но иногда Уилла высказывала недовольство – когда она получала не совсем то, что хотела, или когда еда оказывалась приготовлена не на самом высоком уровне – и отсылала ужин обратно. В таких случаях она требовала замены всех блюд. – Он улыбнулся и продолжил заговорщическим тоном: – Уилла проявляла деспотизм. Да еще какой. Характер ее был далек от идеала. Люди незаурядных способностей зачастую бывают нетерпимы в бытовых вопросах.
«Глупости, – хотела сказать Лидия, – просто она, судя по всему, была порядочной стервой».
Иногда пробуждение оказывалось сносным, а иногда – невыносимым. Этим утром она проснулась с ледяной уверенностью, что совершила ошибку, причем глупую и непоправимую.
– А иной раз они с Эдит сами приходили в этот ресторанчик, – продолжал мистер Стэнли. – Если им хотелось побыть на людях, они ужинали прямо там. В один из таких вечеров Уилла и познакомилась с моей вчерашней собеседницей. Их разговор длился более часа. Та женщина подумывала о замужестве. Ей требовалось обмозговать возможность брака по расчету, своего рода деловое предложение, как она дала мне понять. Сугубо практические отношения. Ни о какой романтике речи не было – и она, и ее избранник уже миновали пору молодости и глупости. Уилла беседовала с нею больше часа. Конечно, никаких прямых указаний поступить так, а не иначе она не давала, но рассуждала общими категориями, очень разумно и по-доброму. Эта женщина до сих пор живо вспоминает тот случай. Меня это порадовало, но не удивило.
– Да что Уилла могла в этом понимать? – вырвалось у Лидии.
Оторвав взгляд от тарелки, мистер Стэнли посмотрел на нее со скорбным изумлением.
– Уилла Кэсер сама жила с женщиной, – объяснила Лидия.
Ответ мистера Стэнли прозвучал взволнованно и с некоторым укором.
– Их преданность друг другу была безраздельной, – произнес он.
– И тем не менее: она никогда не жила с мужчиной.
– Она знала жизнь, как знает ее художник. Не обязательно по собственному опыту.
– А вдруг не знала? – упорствовала Лидия. – Что, если не знала?
Мистер Стэнли вновь занялся яйцом пашот, будто ничего не слышал. В конце концов он сказал:
– Моя собеседница посчитала, что разговор с Уиллой оказался для нее чрезвычайно полезным.
Лидия фыркнула, выражая согласие, не лишенное сомнения. Она знала, что повела себя невежливо, а то и жестоко. Знала, что за такое положено извиняться. Подойдя к серванту, она налила себе еще кофе.
Из кухни появилась хозяйка:
– Не остыл? Я тоже, пожалуй, чашечку выпью. Неужели вам сегодня уезжать? Я тоже иногда подумываю: вот сяду на паром да уплыву. Здесь у нас хорошо, мне нравится, но сами знаете, как это бывает.
Они пили кофе, стоя у серванта. Лидии не хотелось возвращаться за стол, но она понимала, что этого не избежать. Мистер Стэнли, узкоплечий, с аккуратной лысой головой, выглядел уязвимым и одиноким; коричневый клетчатый пиджак спортивного покроя был ему великоват. Этот старичок потрудился выйти на люди чистым и опрятным, и это, по-видимому, в самом деле стоило ему немалых трудов – при таком слабом зрении. Он ничем не заслужил хамского отношения.
– Ой, чуть не забыла, – спохватилась хозяйка.
Она сходила на кухню и принесла большой бумажный пакет.
– Винсент просил передать. Сказал, что вам понравилось. Неужели правда?
Лидия заглянула в пакет и увидела длинные, темные, рваные полоски водорослей дульсе с маслянистым блеском даже в сухом виде.
– Так-так, – сказала она.
Хозяйка рассмеялась:
– Понимаю. Нужно родиться в здешних местах, чтоб оценить этот вкус.
– Нет, мне в самом деле понравилось, – запротестовала Лидия. – Я почти пристрастилась.
– Чем-то вы его зацепили.
Вернувшись к столу, Лидия продемонстрировала содержимое пакета мистеру Стэнли и сказала примирительно-шутливым тоном:
– Интересно, Уилла Кэсер пробовала дульсе?
– Дульсе, – задумчиво повторил мистер Стэнли. Он пошарил в пакете, достал несколько водорослей и стал изучать. Лидия знала: он смотрит на них глазами Уиллы Кэсер. – Она, безусловно, знала об этом растении. Знала.
Но знала ли она, что такое везенье, было ли ей хорошо с той женщиной? Как вообще она жила? Эти вопросы вертелись у Лидии на языке. Мог ли понять их мистер Стэнли? Спроси она, как жила Уилла Кэсер, он бы, вероятно, ответил, что ей, в отличие от других, не приходилось задумываться о хлебе насущном – не зря же она была Уиллой Кэсер.
Что за чудесный, прочный панцирь создал он для себя. Ходи в нем повсюду – и никто тебя не тронет. Быть может, настанет день, когда и Лидия сочтет для себя удачей создать нечто подобное. А пока будет жить ни шатко ни валко. «Ни шатко ни валко» – так отвечали в дни ее детства на вопрос о здоровье неизлечимо больного. «Эх. Ни шатко ни валко».
Но надо же, как этот подарок согрел ей душу, исподволь, с расстояния.
В четырнадцать лет я устроилась на небольшую птицефабрику «Индюшкин двор», чтобы подработать к Рождеству. Ни продавщицей, ни официанткой меня не брали по малолетству; к тому я же была слишком дерганой.
Поставили меня потрошить индейку. Потрошением занимались также Лили, Марджори и Глэдис; на ощипе работали Айрин и Генри; бригадир Герб Эббот держал под контролем весь процесс и в случае необходимости мог подменить любого. Владельцем и полновластным хозяином птицефабрики был Морган Эллиотт. Они с сыном по имени Морджи взяли на себя убой птицы.
Мы с Морджи учились в одной школе. В моих глазах он был мерзким, тупым мальчишкой, и поначалу я испытывала неловкость, видя его в новой и, можно сказать, заоблачной роли хозяйского сына. Но отец гонял его хуже, чем последнего работягу: орал, по-всякому обзывался. К слову сказать, Глэдис тоже состояла в родстве с хозяином – приходилась ему сестрой. Если кто и был на особом положении, так это она. Работала спустя рукава, могла, сказавшись больной, в любое время уйти, не церемонилась с Лили и Марджори, притом что меня еще как-то терпела. Жила она в семье Моргана: поселилась у него в доме, вернувшись из Торонто, где несколько лет служила в каком-то банке. Нынешняя работа ей претила. За ее спиной Лили и Марджори поговаривали, будто у нее случился нервный срыв. А на птицефабрику якобы ее привел Морган, чтобы отрабатывала свой хлеб. Болтали они (ничуть не смущаясь очевидным противоречием) еще и про то, что на эту работу привело ее желание оказаться поближе к одному мужчине, а именно к Гербу Эбботу.
В первые дни, ложась спать, я видела только тушки индеек – подвешенные за ноги, окоченелые, бледные и холодные, с болтающимися шеями и головами, с темными сгустками крови в глазах и ноздрях. Ждущие ощипа перья, тоже темные, окровавленные, топорщились наподобие короны. Это зрелище не вызывало у меня отвращения; оно лишь напоминало о работе, которой не видно конца и края.
Герб Эббот учил меня потрошить птицу. Кладешь индейку на рабочий стол, отсекаешь голову мясницким ножом. Потом берешься за дряблую кожу вокруг шеи, оттягиваешь вниз и обнажаешь зоб, который крепится в разветвлении между пищеводом и трахеей.
– Пощупай камешки, – советовал мне Герб.
Он заставил меня сомкнуть пальцы вокруг зоба. А потом объяснил, как тремя пальцами скользнуть позади зоба вниз, чтобы прежде удалить сам зоб, а потом также пищевод и трахею. Шейные позвонки Герб отсек большими ножницами.
– Хрусть-хрусть, – весело приговаривал он. – Запускай пятерню.
Я подчинилась. В темном индюшачьем чреве был смертельный холод.
– Не напорись на осколки костей.
С осторожностью шуруя внутри, я должна была отделить соединительные ткани.
– Опля! – Герб перевернул птицу и согнул индюшачьи ножки. – Выше коленки, пляши, мама Браун[11]. – Взяв тяжелый тесак, он примерился к коленным суставам и отрубил ножки с лапами и когтями.
– Гляди, червяки.
Перламутрово-белые жгуты, вытянутые из голяшки, извивались сами по себе.
– Это просто сухожилия сокращаются. А теперь самое интересное!
Он сделал треугольный надрез вокруг клоаки, выпуская наружу зловонные газы.
– Ты у нас образованная?
Я растерялась.
