— Однако я должен, — возразил Курт уже серьезно. — Я ехал по делу — по важному делу, и меня ждут. Я должен быть в Ульме не позднее, чем дня через три. Далеко отсюда до Ульма?
— Не знаю; деревенские, быть может, скажут, однако до деревни ты не дойдешь и в седле тоже столько не высидишь, поверь мне.
— Верю, что самое скверное, — вздохнул он. — Но идти — должен. Неужели у тебя не найдется способа поставить меня на ноги быстро?
— Поставить на ноги быстро? Могу, — кивнула та раздраженно. — Сделать из тебя чучело. Сойдет?
— Я серьезно, Готтер; быть может, есть какое-нибудь особое снадобье на подобный случай? Хоть что-нибудь, что, пусть и не исцелит, но хотя бы придаст сил, чтобы добраться до Ульма? а довершить лечение ведь можно и на месте.
— Я целительница, а не чародейка, — отозвалась Нессель недовольно. — И далеко не святая чудотворница. И знаю еще далеко не все травы и не все рецепты и…
На миг ее голос запнулся, взгляд скользнул в сторону, возвратившись к пациенту нехотя, и Курт нахмурился, вопросительно заглянув ей в лицо.
— Что такое? — уточнил он взыскательно. — Что-то припомнила? Есть такое средство, верно?
— Не суетись, — внезапно упавшим голосом осекла та, оглядывая его пристально и словно бы оценивающе; долгие полминуты в домике стояла тишина, и, наконец, Нессель выговорила нерешительно и тихо: — Есть средство. Но оно… непростое.
— В каком смысле?
— Во всех. Я говорю не о настойках и мазях, чтоб ты понял. Я говорю о том, что пробуждает в тебе багрянец. Готов ты поступиться своими воззрениями ради дела, к которому так торопишься?
Курт отозвался не сразу, и тишина вернулась снова, протянувшись еще дольше, еще тягостнее; он смотрел в сторону, но взгляд Нессель на себе ощущал всей кожей — внимательный и настороженный. Если правдой было все, сказанное ею, над его головой в эту минуту наверняка вертелся целый вихрь багряных мыслей…
— Это, — сказал он, наконец, осторожно подбирая тон для каждого произносимого слова, — нечто более серьезное, чем твои веточки и нитки? Я понимаю верно?
— Верно, — кивнула та, уже не отводя взгляда. — Тебе придется мне довериться. Придется открыться. Если попытаешься снова начать эти выкрутасы, не впустить меня, отгородиться — ничего не получится; мало того, может стать лишь хуже, потому что лишит тебя и тех малых сил, что есть сейчас.
— В этом и заключается сложность? — уточнил Курт, и она поморщилась:
— Нет. Не только. Это будет непросто для меня; во-первых, я этого еще ни на ком не пробовала, и боюсь, что может не удаться. Тогда ты сляжешь еще на неделю.
— Иными словами, я должен тебе раскрыться, зная, что этим самым могу вогнать себя на несколько дней в недуг заново, — подвел итог он. — Однако ж… Ты сказала — это «во-первых». Что во-вторых?
— Во-вторых, если все получится, слягу я. И пока ты раздумываешь, насколько ты готов принять помощь, оказанную не травницей, а ведьмой, эта самая ведьма будет решать, насколько в ней сильна мысль жертвовать ради малознакомого чужака, ненавидящего ей подобных до глубины души, своим драгоценным здоровьем. Когда ты обитаешь в глухом лесу в полном одиночестве, телесное благополучие, знаешь ли, штука весьма важная.
— «Ненавидящий до глубины души» — это излишне сильно, — возразил он, и та поморщилась:
— Неважно. Пусть бы и любящий всех чародеек и колдунов Германии, как мать родную; излечив тебя, я сама окажусь в постели дня на два, а это весьма несподручно — мне-то некому будет принести воды или растопить очаг и приготовить ужин. Кроме того, я должна буду еще соскрести толику сил, чтобы вывести тебя к дороге, потому как сам ты пути не отыщешь.
— Стало быть, последнее слово все же не за мной — решать тебе.
— А ты, значит, согласен рискнуть?
— Я уже четыре дня возлежу у тебя на столе в окружении каких-то сучков, ножей и прочей дряни, о назначении которой даже и догадываться не могу, — заметил Курт с усмешкой. — До сих пор ничего дурного из этого не вышло. И если, творя все это, ты не учиняла моления Сатане или древним темным богам… Упомянутые тобою мои убеждения, Готтер, в течение моей жизни не так чтобы очень переменились, однако же, порою претерпевали некоторые трансформации в соответствии с обстоятельствами.
— Эта заумь обозначает, что в случае нужды ты примешь помощь от кого угодно?
— Нет, — ответил он уже серьезно. — Не от кого угодно и не всякую помощь. От тебя — эту — приму. Если, разумеется, ты ее окажешь. Из того, что я услышал, я делаю вывод, что ты намерена поступить, как твоя кошка — перевести мою болезнь на себя? Не стану говорить, что я того не заслуживаю — я человек не скромный и, как ты сама заметила, не слишком добросердечный; однако, если скажу, что меня уже не начала мучить совесть по этому поводу, это будет неправдой. И не спросить, чем я должен расплатиться за такую жертвенность, я тоже не могу.
— Если ты о деньгах, — с внезапным озлоблением отозвалась Нессель, — то можешь засунуть их… к себе в сумку. Денег не беру никогда; к чему они мне тут… А от тебя не возьму тем более.
— Почему?
— Слишком ты мутный, — пояснила она коротко. — Таким, как ты, лучше ничего не давать или давать, ничего взамен не получая, иначе может выйти беда. Лучше же всего, когда собственная судьба с твоей никак совершенно не перекрещивается.
— И после таких заключений ты нянчилась со мною четыре дня? А теперь и вовсе намереваешься жертвовать собственным здоровьем?
— Я — целительница, если ты не заметил, — огрызнулась та. — Мое дело — лечить тех, с кем меня свел Господь, для того Он и дал мне мое умение; и если Он подбросил тебя на моем пути — стало быть, так надо. Если при тебе нет того, что я могла бы попросить в плату за свою работу — значит, и так тоже надо. Плата придет сама — в этой жизни или нет.
— Поставить бы тебя, ведьма, посреди церкви, — вздохнул он с сожалением. — Как пример для полагающих себя добрыми христианами; пускай бы задумались над своим исполнением заповедей Господних… Что ж, самаритянка, действуй. Если ты и впрямь готова ради моего исцеления на такие жертвы. Как знать, может, я все же смогу в обозримом будущем ответить на твою заботу хоть сколько-нибудь равноценно.
Сказать, что о своем решении Курт пожалел, было нельзя, однако спустя пару часов после этого разговора в душе поселилось нехорошее чувство; нельзя было говорить с убежденностью и о том, что чувство это было предощущением беды, однако, ловя на себе все более частые пристальные взгляды хозяйки дома, он ощущал себя потрошеным гусем, выложенным на прилавок в птичьем ряду, к которому приглядывается покупатель, пытаясь соотнести должным образом две вечные истины «цена — качество». Прошедшую беседу он прокрутил в памяти не раз и не три, пытаясь отыскать в своих словах то, что могло бы ее насторожить или вызвать ненужные подозрения. Мысль о том, что оружие лежит по-прежнему за дальней, пусть и не запертой, дверью приходила еще не раз, в то же мгновение, однако, уходя ни с чем — ножей, развешанных по стенам в свободном доступе, было великое множество, да и вряд ли вообще для макарита, прошедшего муштру учебки, могла представлять реальную опасность эта девчонка, которой наверняка нет и восемнадцати, будь она хоть тысячу раз ведьмой. С другой стороны, в ее распоряжении было тайное оружие в виде настоек и отваров, принимать ли которые и впредь, Курт еще не решил, а потому в неуверенности замялся, когда та протянула ему очередную порцию.
— Снова начнешь прекословить? — нахмурилась Нессель, силой впихнув стакан в его руку. — Раздумал?
— С чего бы?.. — передернул плечами он, все же приняв снадобье, и та хмуро кивнула:
— Тогда прекращай показывать норов. Условимся сразу и бесповоротно: слушать меня и исполнять, что говорю, или я просто ничего делать не стану. Договорились? — уточнила она требовательно и, дождавшись кивка, кивнула в ответ: — Хорошо. Встань, поешь. Можно.
— Снова кисель? — пробормотал он, присев к столу и заглянув в миску. — А где утреннее мясо?
— В отхожем месте, полагаю, судя по тому, сколько ты гулял… Нельзя больше, — пояснила Нессель почти сочувствующе. — Имей это в виду, когда уедешь; чувствовать себя ты будешь хорошо, болеть больше не будет, однако вот так просто взять и исцелить тебя совершенно, чтобы ты мог жевать жареных куропаток с перцем, я не сумею. Я всего лишь прибавлю тебе сил, чтобы ты мог делать свое дело, что бы это ни было, и бороться с остатками хвори успешнее. Но я тебя не вылечу; понял?.. Избирай пищу помягче. И никакого спиртного — даже пива. Только вода или молоко.
— И долго?
— Хотя бы еще пару-тройку дней, — пожала плечами та и, установив на стол каменную ступку с обломками ароматно пахнущих веточек и травы, сбросила свою охотничью куртку на скамью, завернув рукава мужской рубашки. — Умереть ты от этого, конечно, уже не умрешь, однако поиметь больной желудок на всю оставшуюся жизнь можешь вполне… Куда смотришь? — вопросила она строго, замерев со ступкой в руках, и, проследив взгляд Курта, поджала губы, умолкнув.
