шелест журнальных страниц. Увидел улыбки на лицах школьников — не сообразил, что в том журнале их так порадовало. «Нейтрино — золотая рыбка микромира. Учёные надеются поймать её в глубинах Байкала», — вспомнилась мне надпись с обложки майского номера «Юного техника».
— …Ты должен помнить, Иванов, что локоть товарища всегда рядом, что в трудную минуту ты сможешь на него опереться, — уже не так резво, но всё ещё отчётливо выговаривала девочка.
Председатель Совета отряда третьего «А» класса замолчала. Перевела дыхание. На её левом виске блеснула капля пота. Я видел, что девчонка вздохнула с облегчением: программу минимум она выполнила. Она смотрела на моё лицо, будто дожидалась вопросов. Будто право подачи перешло ко мне. Вот только я не спешил им воспользоваться. Разглядывал школьницу — отмечал, что та обещала вырасти красавицей. Пытался представить внешность её мамы (всё ещё предпочитал рассматривать не просто красивых, но обязательно взрослых женщин). Парни позади девчонки насторожились; подняли головы, одарили меня равнодушными взглядами.
— Если у тебя есть к нам какая-то просьба, Иванов, — подсказала третьеклассница, — говори. Мы постараемся тебе помочь. Если сможем, конечно.
— Дай мне руку, — попросил я.
Девочка удивлённо вскинула брови.
— Что?
— Руку мне дай, — повторил я.
— Зачем?
Ногти санитарок и медсестры я сегодня уже рассматривал. Не заметил на них следов синтетического покрытия для ногтей, созданного на основе геля для наращивания (без которого уже лет десять не обходилась моя супруга — два раза в месяц посещала салоны ногтевого сервиса). Желал теперь взглянуть и на пальцы этого юного дарования, сыгравшего персонально для меня сценку из пьесы о советских пионерах. Если меня разыгрывали — организаторы розыгрыша не могли предусмотреть всё. Они обязательно бы прокололись на мелких деталях. Мне следовало лишь внимательно приглядеться.
— Хочу почувствовать дружескую поддержку, — сказал я. — Опереться о локоть товарища. Или хотя бы на его ладонь. Твоя сгодится.
Девочка смотрела мне в глаза (будто пыталась сообразить — говорил я серьёзно или издевался над ней). Но я не шутил — она это, похоже, почувствовала. Пожала плечами.
— Л…ладно.
Оставила ручку портфеля в левой руке. Правую руку протянула мне (развернула её ладошкой вверх). Чуть прищурила глаза (внимательно следила за моими действиями), затаила дыхание.
Парни оставили в покое журнал; приоткрыв рты, смотрели на меня и на затылок председателя Совета отряда третьего «А». Будто готовились стать на её защиту. И в то же время гадали — что я намеревался делать. Посматривал на нас и мой рыжий сосед. Он на всякий случай спрятал «Ровесник» под подушку, вставил ноги в тапочки, словно намеревался броситься на помощь (вот только кому?). Я прикоснулся к девичьему запястью (его хозяйка едва уловимо вздрогнула). Развернул его — взглянул на неокрашенные ногти (с неровными, покусанными краями). Приоткрыл рот: намеревался «ляпнуть» пришедшую на ум глупость.
Но не успел.
Потому что едва не ослеп от яркой вспышки.
И застонал…
* * *
…от резкой боли в животе. Мой голос прозвучал едва слышно, будто у меня не оставалось сил, чтобы закричать. Боль не обрушилась на меня внезапно. Она была со мной бесконечно долгое время. Выматывала, сводила с ума. Моментами нестерпимо усиливалась. Временами… нет, не исчезала, но позволяла мне перевести дыхание, найти силы, чтобы жалобно захныкать. В животе словно тлели угли — то обжигали мне внутренности, то немного остывали. Они выжимали из моих глаз слёзы, заставляли поскуливать — когда находились для этого силы.
Над моим лицом проплывали лампочки: некоторые горели, ослепляли даже сквозь завесу из слёз — другие походили на мрачные «мёртвые» полосы. Подо мной что-то поскрипывало (будто крутились маленькие колёсики). Я лежал неподвижно. И не думал вставать или двигать руками. Потому что помнил: последует наказание. Боль только и дожидалась момента, когда я проявлю своеволие, попытаюсь от неё отвлечься. Угли в животе тут же найдут для себя новую пищу — внутри меня вспыхнет пламя, погасить которое слёзы не могли.
Увидел над собой женщину в белом халате, колпаке и с медицинской маской на лице. Она то и дело опускала голову, заглядывала мне в глаза. Будто проверяла: сопротивлялся ли я боли или уже сдался. «Да я бы сдался!.. если бы мог», — так и хотелось мне крикнуть. Вот только не мог себе позволить такой расход энергии. Потому что буду за него наказан: боль только и ждала момента, чтобы усилиться. Когда мне чудилось: больнее уже не будет — она доказывала, что я ошибался. И заставляла мечтать, чтобы стало, как прежде…
— Потерпи, Зоенька, — говорила женщина. — Потерпи ещё немножко. Не плачь. Тебе нельзя плакать. Скоро всё закончится. Вот увидишь. Скоро всё пройдёт. Я тебе обещаю.
Она говорила такое не в первый раз. И я ей уже не верил. Не верил никому и ни во что.Не верил, что мои муки закончатся. Понимал, что меня везли по широкому коридору, под однотипными лампочками, но не задумывался, куда и зачем. Думать мне не хотелось; да и не мог: рыдал и скулил даже мысленно. Весь мир для меня сузился до болезненных ощущений в животе. Прислушивался к пульсациям боли. Которые продолжались вечность и обещали продлиться столько же. Сглатывал слёзы, судорожно сжимал в кулаках краешки простыни.
Рядом со мной распахнулись двери. Почувствовал на влажных щеках движение воздуха. Новая линия ламп на потолке обозначила поворот. Скрипнули дверные петли — снова распахнулись рядом с моей головой дверные створки. Сквозняк я не ощутил. Но он раздул в животе пламя — языки боли с новой силой вгрызлись в моё нутро, будто мною пришла пообедать новая стая хищников. Я уже не стонал: перехватило дыхание. Чуть приоткрыл рот, но кричать не смог. Влажная пелена на глазах сгустилась.
Слышал голоса — мужские и женские. Но почти не разбирал слов. Будто лежал под метровым слоем воды. Видел над собой наполовину спрятанные под масками лица. Не узнавал людей. Да мне и не было до них дела. Боль слегка поутихла — я снова захныкал от жалости к самому себе и от бессилия. Ватным тампоном мне вытерли с лица слёзы. Посветили в глаза. Мужчина в маске и колпаке запретил мне плакать — я разобрал его слова, но проигнорировал их. Следил за мельтешением лиц, слушал звуки человеческой речи.
— …Сделай глубокий вдох, — велели мне.
Снова смахнули с моих щёк слёзы. «Не плачь, — вспомнились мне слова женщины, что везла меня в операционную. — Тебе
