Василий Звягинцев - Андреевское братство

– Скоро ляжешь, – успокоил я ее.

Людмилу нельзя бросать еще и потому, что она теперь, наверное, единственная, кто знает подробности происшедшего. Ее нельзя потерять, думал я и в то же время видел, что никуда мы с ней не дойдем. Она слабела на глазах, ноги у нее начали заплетаться. А мы прошли едва один не слишком длинный квартал. Второго она не осилит, теперь это очевидно. Людмила закашлялась и стала обвисать у меня на руке.

– Сейчас, сейчас, это пройдет, – булькающим голосом прошептала она. Я на секунду включил фонарик и увидел, что крови на ее губах стало больше. Но все же не струей льется. Может, все действительно не так плохо?

– Подожди, присядь, я сейчас…

Мы стояли рядом с небольшим, но аккуратным особнячком, смотрящим в переулок тремя окнами. По местному обычаю на ночь они были закрыты деревянными ставнями.

Рядом с резной дверью под железным козырьком – глухие ворота и калитка с массивным кольцом вместо дверной ручки. Я потрогал ее, и калитка легко открылась. Мощенная кирпичом дорожка вела в глубь двора. Дом вытянут в длину, вдоль стены – открытая веранда. В самом ее конце – наклонная лесенка, еще одна дверь и окно, за стеклами которого подрагивает слабый желтоватый свет.

Стараясь ступать бесшумно, я вернулся за Людмилой.

Я подвел Людмилу к двери и сделал шаг в сторону, прижавшись спиной к теплой, обшитой досками стене.

Она постучала в окно. Несколько долгих секунд в доме было тихо, потом из-за двери раздался спокойный мужской голос:

– Кто там?

Ей не пришлось играть, и говорила она совершенно искренне, и голос звучал так, как надо:

– Откройте, пожалуйста, я ранена, я истекаю кровью… Помогите, ради бога…

Еще одна пауза, не слишком долгая, но Людмиле она должна была показаться бесконечной. Брякнул засов или массивный железный крюк. Дверь открылась.

На пороге стоял, с керосиновой лампой в одной руке и револьвером в другой, пожилой мужчина, одетый в темный стеганый халат.

Людмила держалась из последних сил но, увидев этого человека, а возможно, ощутив исходящее из дома тепло, начала оползать вниз вдоль притолоки двери.

– Спокойно, – сказал я как можно более мирным голосом и шагнул в круг света, держа перед собой открытые ладони. – Извините за беспокойство. Мы не причиним вам вреда. Женщина действительно ранена. Тяжело, в грудь. Я тоже, но в ногу. Нам нужна помощь. Хотя бы перевязка. Утром я найду врача.

Мужчине было лет около шестидесяти. Правильное умное лицо, твердо сжатые губы. Коротко подстриженные волосы с сильной проседью и совсем белые усы. Револьвер в руке не дрожал. Теперь он был направлен мне точно в солнечное сплетение.

– Ранены? Где? Кто вы?

– Во время перестрелки у посольства. Вы ее слышали, надеюсь? Мы ехали на автомобиле, в него бросили гранату…

– Просто ехали, и все? Говорите лучше правду. Вы кто – троцкисты или из тех, других? Почему пришли именно ко мне?

– Это долгий разговор. Если угодно, я расскажу все. Но помогите сначала хотя бы женщине…

– Нет, – ответил мужчина спокойно. – Я вам не буду помогать. Кем бы вы ни были. Меня теперь ничего не касается. Я бывший статский советник. В молодости служил в гвардии. Штаб-ротмистр, лейб-улан. Так что стрелять умею, имейте это в виду. Мой старший сын погиб на фронте в пятнадцатом году. Младшего расстреляли большевики в восемнадцатом. Осталась одна дочь. Я вас пущу, следом придут… не знаю кто, все равно, и увезут меня на Лубянку, за помощь врагам революции. Или наоборот. Уходите. Каждый сам хоронит своих мертвецов… Чем больше вы будете убивать друг друга, тем лучше. Уже неделю я с нетерпением жду, когда же начнется очередная Варфоломеевская ночь…

Голос его был настолько ровен и равнодушен, что я понял – уговаривать старика бессмысленно. Но и отступить уже не имел возможности.

– Зачем же вы вообще открыли? – спросил я.

– Дурацкие пережитки прошлого, как сейчас принято говорить. Подумал, вдруг действительно женщина, случайная прохожая, ранена шальной пулей. А тут вы… Опять обычная советская ложь и провокация.

Он сделал движение, чтобы шагнуть назад и захлопнуть дверь, не отводя от моего живота револьверный ствол. Он даже слегка придавил спусковой крючок, потому что изогнутый клюв курка шевельнулся и чуть приподнялся.

– Подождите. Все не совсем так, хотя вы и правы в главном. Мы не красные, не те и не другие. Я вам все объясню, но сначала помогите. Ей нужна перевязка, что-нибудь укрепляющее сердце, ну я не знаю… Положите ее где-нибудь, а я побегу искать врача. Есть же в вашем районе частнопрактикующий врач? Я вам денег дам, сколько угодно…

– Зачем мне ваши деньги? Когда я просил районного комиссара ЧК отпустить моего сына, взятого на улице заложником, он, знаете ли, не снизошел. Ну а я тоже не Христос…

Я мог бы сейчас отнять у него револьвер, даже убить, только зачем? Умножение зла, не больше. И старик по-своему совершенно прав…

Не знаю, уловил ли он мое душевное движение, но словно бы заколебался. Пробормотал что-то неразборчиво. По-моему – просто выругался.

– Вон там, видите – флигелек, – он указал стволом револьвера. – Замок там хлипкий. Сломайте его и заносите свою… даму. Если что – я ничего не знал о вас. – Еще помолчал. – Схожу посмотрю, что там у меня есть. Бинт, кажется, и йод. Не знаю…

…Людмила лежала на узком топчане, накрытом старым шерстяным одеялом, обнаженная по пояс. В углу, потрескивая, разгоралась буржуйка, старик стоял рядом и без любопытства смотрел на ее большие – в других обстоятельствах – весьма соблазнительные груди.

Я обработал края раны йодом, забинтовал как можно туже, израсходовав два больших рулона бинта. Я слышал, что, если пробито легкое, надо изолировать рану от доступа воздуха. Только, наверное, все это напрасно. Кровь из уголка рта у нее сочилась, не переставая. И пульс явно слабел. Но женщина пока оставалась в сознании.

Никаких сердечных средств, кроме настойки валерианы и ландыша, у статского советника, конечно, не оказалось, да и были ли они в это время вообще?

– Займитесь собой, – сказал наконец старик, – а я попробую найти врача. Живет тут неподалеку один, насколько я знаю, в сексотах не числится… Пока не вернусь, из флигеля не выходите. И в дом войти не пробуйте. Там только дочь, но у нее ружье, заряженное картечью. Простите, доверять вам не имею оснований…

Он с сомнением покачал головой и вышел на улицу. Я накрыл Людмилу ветхой, но чистой простыней, а сверху своим пиджаком.

– Интересный старик, да? – с трудом выталкивая слова, не только из-за раны, но и сжимающей грудь повязки, прошептала она. – А он ведь совершенно прав. Ему надо радоваться тем сильнее, чем больше нас подохнет. А он еще за врачом пошел. Но я ведь все равно умираю, да?