Василий Звягинцев - Андреевское братство

– Вот-вот. Легко это у вас.

– Да как будто у вас труднее получалось…

– Тоже правильно. Я-то в настоящих войнах не участвовал, на турецкую не успел, на японскую опоздал, так что в людей, слава богу, стрелять не пришлось, а учиться учился. Не только стрелять, а и палашом рубить, и пикой колоть…

– Знаете, я сейчас уйду, но не найдется ли у вас какой-то старой шинели, например? Я поменяю ее на свою кожанку, она очень хорошая, а могу еще и деньгами добавить… В шинели за рядового проще сойти, а с рядового какой спрос, глядишь, и доберусь до дому.

– Идти далеко ли?

– На Столешников…

– Может, и дойдете. Однако мне кажется, что положение на улицах с каждым часом будет осложняться. Поверьте моему опыту. Пять лет гражданских войн – это кое-что. Куда там Великой французской революции…

Старик, как принято в этом возрасте, вдруг замолчал, посидел, пыхая папироской, посмотрел на меня со странной смесью удивления и сочувствия.

– Поищем, а что же? Поищем. Генеральская шинель с красными отворотами вам, наверное, не подойдет, а другая… Где-то была старая, наверное, молью траченная, так вам это неважно… Главное, рост у нас с вами почти одинаковый, слишком нелепо выглядеть не будет.

Он ушел, на какое-то время оставив меня наедине с телом Ванды. Я не мог спокойно смотреть на ее профиль, отчетливо просвечивающий сквозь тонкую простыню. Все время казалось, что она вдруг шевельнется и начнет вставать со своего ложа. Слишком быстро все произошло, слишком недавно она была живой, не желавшей умирать и вдруг сделавшей это. Просто так, без всякого усилия.

– Вот, возьмите. – Старик вошел, неся через руку отнюдь не шинель, а темное, тоже старое пальто, пахнущее табаком, и какой-то нелепый котелок.

– Я тут подумал – шинель, зачем шинель? Вас любой просто так подстрелит. Ночь, человек, похожий на военного, пусть и мало похожий, – старик лукаво улыбнулся. – Что ж и делать, как в него не стрельнуть, хотя бы от скуки? А в штатского, да издали на юродивого смахивающего, зачем стрелять? Костылек еще возьмете… Пока подойдут, пока спросят… Документы у вас какие-нибудь есть?

– Какие-нибудь есть, – ответил я, удивляясь мудрости статского советника. Как его зовут, я так и не спросил. И он меня не спросил. Наверное – правильно. К чему? Встретились – разошлись, а знание имени вроде бы к чему-то и обязывает.

– А вы ведь не русский, милостивый государь, так ведь? – Он снова хитровато прищурился.

– Отчего вдруг такая мысль?

– Да вы и не отвечайте, мне и вашего вопроса достаточно. Я ведь, думаете, по какому ведомству действительный статский? По судебному, милейший, по судебному. В юности мне казалось, что я похож на Андрея Болконского, а оказалось – на Порфирия Петровича… Может, и обидно немного, да что сделаешь? Не мы решаем, за нас решают… Только вы меня не отвлекайте – ответьте, раз уж пришлось, – из каких вы краев к нам залетели?

Не помню, что за писатель, причем этого, XX века, употребил термин, великолепно подходящий к моему собеседнику: «Обоюдный старичок». Вот уж именно…

– Не понимаю, чем я вас заинтриговал, только русский я, стопроцентно.

– Этим и заинтриговали. Говорите по-русски, да не по-нашему. Не знаю, где языку учились, а за час нашего знакомства столько неизвестных мне оборотов употребили, столько раз ударения неправильно ставили и, главное – думаете не так. Очень быстро в уме переводите, не знаю, с какого языка на русский, но – «сапиенте сат». Это вы хоть поняли?

– Чего ж не понять. В латынях наслышаны.

– Изумительно! – Мне показалось, что не будь здесь покойницы, старик зааплодировал бы. – Что начитаны и наслышаны – сомнений нет, а вот какой стиль когда употреблять – не постигли еще. Поэтому совет примите от опытного человека. В образованном обществе вращаться можете почти невозбранно. А с простонародьем будьте поосторожнее. Они на такие вещи куда как чутки. Те же солдаты, которые с командирами из немцев общались, – особенно. Да кто ж вы все-таки есть? Попробую угадать. По облику – северный европеец. Для немца слишком легки и раскованны. Для англичанина – простоваты и остроумны. На француза совсем не похожи, я с ними жил, знаю. Швед, что ли, с примесью русской крови?

За интересным разговором я почти забыл не только о недавней смерти почти близкой мне женщины, но и об одуряющей боли в раненой ноге. Коньяк, наверное, помог, да и нервное возбуждение подстегивало.

– Знаете, господин генерал, все равно не угадаете, а тому, что скажу, – не поверите. Нет в вашем мире адекватно соответственной мне нации, посему предпочитаю называть себя евреем шестнадцатого колена Израилева…

Старик слегка опешил. Словно бы приняв мои слова всерьез.

– Шестнадцатого? Гм… Двенадцать знаю, тринадцатое как бы потерялось, а?..

– Потому что есть такой офицерский тост, не вашего, впрочем, времени. «Повторим, сказал почтмейстер, наливая по шашнадцатой…» Отсюда, наверное, и пошло…

Сам тост, признаюсь, я позаимствовал у отца Григория, происхождение же его явно теряется в дали времен. Возможно, и мой собеседник мог его слышать.

– Ага. Так, значит, – кивнул генерал, делая вид, что понимает. Или и вправду понимая намного больше, чем я предполагал. Они ведь в свои первобытные времена тоже далеко не дураками были в рассуждении общей сложности жизни.

– Тогда я вот что вам скажу. Дай вам бог здоровья, конечно, но и покойницу не грех помянуть…

Он вытащил откуда-то из-под топчана темного стекла бутылку.

– Так-то мне здоровье не позволяет и дочь препятствует, а уж тут не по-христиански будет…

Я с ним выпил. Какого-то непереносимо скверного, вонючего, обжигающе крепкого пойла. Китайский самогонный «Маотай» из проса как бы даже и не изысканнее на вкус.

Но все в конце концов кончается, и эта импровизированная тризна не могла более длиться, чтобы не стать очередным фарсом.

Мне ведь еще идти и идти, как бы это ни казалось ненужным.

Я уже было встал, собираясь откланяться, но старик меня остановил.

– А вот это? – Он показал на тело Ванды. Наверняка с моей головой что-то случилось. Я будто бы забыл о ней. Смотрел и не видел. Словно думал, что вот умерла, и все, а остальное меня не касается.

– Вы уж знаете, господин-товарищ, с чем пришли, с тем и уйти извольте. Не ставьте меня в трудное положение.

Слова его, по контрасту с нашим душевным разговором, прозвучали почти бестактно.

А мне что с ней делать? Вопрос, конечно, глупый, и не этому гостеприимному старику его задавать. Он и так сделал для нас куда больше, чем можно было ожидать.

– А может быть, вы позволите ее здесь до утра оставить? Я найду машину и заберу… А сейчас куда же? Денег вот в залог оставлю…