В позапрошлые пятнадцать минут сна он «включился» в чужое сознание почти полностью. Как, наверное, шпион включается в перехватываемый проводной разговор. До этого так четко видеть и слышать не получалось: мелькание образов, мелькание слов – одна ерунда. Это очень утомляло, и отдых пропадал впустую. А между тем именно эти маленькие кусочки сна, по десять-пятнадцать минут каждый, были главным, что позволяло восстанавливать работоспособность до того, как не закончится день.
Возможно, тогда сработало то, что было темно или почти темно. И лиц вокруг было мало: напротив сидел всего один молодой парнишка, и еще пару раз появлялась рядом молчаливая девушка-подавальщица с подносом. Произошедший при нем сегодня разговор внука с тем парнишкой, оказавшимся вдруг фашистом, был коротким и ужасающим. Знаете, как бывает во сне? Тебе что-нибудь говорят, и это невыносимо жутко, но ты вообще ничего не можешь сделать. Вот здесь было именно так. Но в итоге этим разговором и Степан, и молодой внук остались довольны. Тоже смешно сказать… У него и детей-то не было, не то что внуков! Но кто это такой, он понял отлично – сходство лиц в зеркальном стекле померещилось ему еще в прошлый раз. Сейчас же оно было просто несомненным, да и дополнялось знанием, пониманием. Вот уж… Ну, сумасшествие, да… Но все же утешало то, что настоящие сумасшедшие свою болезнь обычно не осознают – живут и наслаждаются. А он вот…
Степан потихоньку понял, что с потомком они не просто проникли друг в друга и пользуются теперь чужими глазами и ушами. Они потихоньку учатся общаться. В кусок сна, который он чудом сумел выкроить перед этим вылетом, парень показал ему его собственную фотографию на фоне «двадцать третьего». Ему ли не узнать родную машину! Он отлично помнил, кто сделал снимок, кому он отсылал карточки. Матери с младшим братом, отцу, девчонке-москвичке, с которой он переписывался уже полгода. И себе одну оставил. Фотография выглядела старой – лет тридцать прошло минимум. Но то, что авиационный тренажер может превратиться за это время в такое… В это он не поверил. Значит, не тридцать, а все пятьдесят или шестьдесят или даже больше. И значит, не сын, пусть даже младший из сыновей, а точно внук.
На тренажерах они все учились с самого начала: это был такой большой фанерный ящик, у которого по бокам торчали смешные крылышки с элеронами, сзади хвостовое оперение, а внутри были ручка управления и педали, от которых шли тяги к управляющим поверхностям. А здесь ручка – и светящийся прямоугольник, на котором все отражается… Внук показал, как это делается: рисунок ангара поворачивается, наезжает, стрелочка невидимой указки мигает на маленькой модели самолета. Он тут же возникает стоящим в ангаре, расцвечивается маскировочной окраской, рядом появляются портреты и имена летчиков, какие-то технические данные… Это было потрясающе красиво, в разы лучше, чем поразившая его воображение уже столько лет назад мультипликация «Культкино» и «Союзмультфильма», на сеансы которой они с братом тратили все имеющиеся копейки!
Когда Степан несмело попробовал водить чужой рукой, управляя невидимой указкой, это получилось плохо, а вот ручка управления легла в руку как влитая. Он предпочел бы более серьезное усилие на ручке, чтобы чувствовать тренажер лучше, – но понятно, что в тонкий обрезиненный шнур, брошенный от управления к экранчику, серьезные тросы не втиснешь. Максимум по жилке… И как же это было странно – двигать силой воли чужую руку. Как будто сделанную из покрашенной резины, не чувствующую почти ничего, но способную двигаться.
В целом попытки наладить какое-то реальное общение провалились. Внук показал ему карточку. Сам Степан пытался написать палочкой на песке рядом с собой несколько адресованных ему слов, но тут же почувствовал себя дураком и стер их, озираясь. Говорить тоже было почти бесполезно: после «позвонить отцу» в его голове не звучало больше ничего членораздельного… Кстати, воспоминание об этом каждый раз заставляло его усмехаться: чего, интересно, внучек от этого звонка ждал? Что батька оттелеграфирует Герингу или сразу Гитлеру, и тот прикажет своим войскам отступать?
А теперь даже спасший капитана вопль в его кабине был бессловесным. Но прогресс все равно имелся. Внук в соответствующие моменты мог уже двигать его головой и кое-как руками. Сам он в его теле – тоже. И что делать с лежащей на столе застывшей черной каплей, будто отлитой из эбонита или пластмассы, чтобы шевелилась указочка на экране, – это тоже стало ясно как-то само собой. Ясным стало содержание комнаты, так изменившейся за это время, назначение разных штук. В целом у Степана сложилось такое впечатление, что они как-то постепенно проникают друг другу в голову во время сна: он к внуку, а внук к нему. И с каждым ра-зом все глубже. По ощущениям – сливаясь уже где-то на десятую часть точно. Он еще не знал, как внука звали, не понимал, что такое невероятное, глобальное случилось, отчего родная Украина и родная Россия разошлись в стороны. Не понимал смысла картинки, возникающей на экране, когда внук переключался с тренажера на что-то другое: горящий Кремль перед солдатом в чужой форме. Не поляком в пелерине и не французом в кивере, каким-то другим. Что внук пытался этим ему сказать?
Была бы у Степана такая возможность, он спал бы непрерывно, но где там… Отсыпались на переформировках, но до них доходила хорошо если треть летчиков – остальные или по госпиталям, или в землю… Уже было ясно, что они не сошли с ума одновременно в разных временах – что это их кинуло навстречу друг другу в минуты наивысшего духовного истощения. Нескольких дней тяжелейших боев у него и тренировок у внука. Дурак, что пьет перед тренировками, но в мирное время можно. Хорошо, что у них мирное время. Значит, мы сумели выстоять…
Голова лейтенанта Приходько свалилась набок, упершись загнувшимся ухом шлемофона в плечо. Он уснул. В сотне метров впереди начали выруливать на взлет «Лавочкины» 3-й авиаэскадрильи, но он этого уже не услышал. Старший лейтенант, командир его звена, остановился над спящим товарищем, с болью посмотрел на его осунувшееся лицо, кинул взгляд на часы. Еще пять или даже шесть минут, потом к готовящимся машинам. Земля дрожала под ногами. Артиллеристы делали все, что могли, ожидая от своих помощи с неба.
* * *
– Вы хорошо подумали?
Дама поджала губы, быстро прикидывая возможные плюсы и минусы складывающейся ситуации. Плюсов было явно больше.
– Да. Я все сдаю.
– Ну… Билеты были «полный апекс», но поскольку еще больше суток до вылета, то можно вернуть семьдесят пять процентов от их стоимости. Хотя за минусом сборов, а это тоже прилично. Довольно просто с трансфером, потому что он был заказан как индивидуальный «люкс», а оплачен «Амэрикэн Экспрессом». Но вот что касается самой путевки…
