— А документы как же? — проявил я бюрократическое любопытство.
— Это пачпорт что ли?
— Хотя бы и паспорт.
— Это дело не хитрое.
Она подошла к столу, и вытащила из выдвижного ящика серпастый, молоткастый, потрепанный документ.
Я взял его в руки. Все вроде на месте: даты, печати, подписи. Иванова Марфа Максимовна, 1948 года рождения, дальше место рождения, прописка и четкая фотография Марфы Оковны десятилетней давности.
— Вам бы шпионажем заниматься, с такими талантами, — только и нашел, что сказать я. — Паспорт вроде настоящий?
Хозяйка пренебрежительно хмыкнула.
— Отвод глаз. Хотел пачпорт увидеть, и увидел. Как и кралю свою. А как и что — не спрашивай, сама не ведаю. Делаю, как научена.
Я опять повертел паспорт, у меня в руке был кусок моей же газеты. Мне оставалось только покачать головой. Из разумных объяснений ничего кроме гипноза не приходило в голову.
Между тем ужин наш подошел к концу. Марфа Оковна совсем осовела, да и у меня глаза закрывались. На том мы и разошлись по своим комнатам.
Утром следующего дня праздник кончился. У хозяйки накопилось масса дел, и она с раннего утра впряглась в работу. Мне же было поручено привести в рабочее состояние купленный инструмент. Особых навыков в таких делах я не имел, а ударить в грязь лицом не хотелось. Так что я, в поте лица, делал черенки, рукоятки, точил лопаты, тяпки, топоры.
В конце дня поднялся ветер, набежали тучи, и вдалеке загрохотал гром. Дождь в такую пору отрада. Во всяком случае, он отменяет самую неприятную работу — полив огорода.
Когда первые тяжелые капли застучали по земле, я быстро свернул свое плотницко-слесарное производство и убежал в дом. Марфу Оковну дождь не испугал, только вымокнув до нитки в огороде, она перешла работать в коровник. У меня не было особой нужды убиваться на чужом хозяйстве, и я с чистой совестью присел у окна любоваться грозой и слушать новости по транзисторному приемнику «Пионер».
К сожалению, эта немного устаревшая модель принимала только «Маяк» и местные станции. Я наслаждался вестями с полей, рапортами и отчетами тружеников, неприкрытым славословием, как в лучшие застойные времена, в адрес местного руководства, и венцом нашего традиционного вещания — песнями по заявкам радиослушателей.
Ливень кончился и перешел в моросящий теплый дождь. Я сидел и наблюдал, как капли стекают по оконному стеклу, заставляют дрожать листья сирени и пузырятся в лужах. Марфа Оковна вышла из коровника и принялась сновать по двору по каким-то непонятным мне делам. Потом она ушла к дальней изгороди, заросшей густым кустарником, и исчезла из поля зрения.
Ветер утих. Я открыл створки окна, высунул голову наружу, вдохнуть влажной прохлады, и обнаружил, что хозяйка с кем-то оживленно беседует. Мы вроде бы никого не ждали, и появление гостя меня заинтриговало. Я попытался разглядеть, с кем это она общается, но никого не увидел. Пришлось выйти на крыльцо.
Марфа Оковна стояла у частокола и говорила, помогая себе характерным движением руки. Собеседника я не видел, она заслоняла его от меня своей спиной. Видимо, это был кто-то низкорослый. Я подождал, пока она не изменит позу, и углядел, что говорит она с лосиной губастой мордой, выглядывающей из кустов. Зверь заметил меня, мотнул головой и издал странный горловой звук. Марфа Оковна оглянулась и приветливо помахала мне рукой. Потом отвернулась и продолжила разговор с животным. Лось успокоился и перестал обращать на меня внимание. До них было метров тридцать, так что понять, о чем и каким образом они разговаривают, я не мог.
Торчать на крыльце и наблюдать за ними было неловко, и я вернулся в дом.
Разговор их продолжался еще минут двадцать, Наконец, хозяйка махнула рукой и пошла к дому, отирая ладонью мокрое лицо. За изгородью послышался треск кустов, и по их движению было видно, как зверь пробирается в сторону леса.
— Испужался, поди, сударь? — спросила женщина, входя в горницу. — Сейчас, переоденусь в сухое, и поговорим.
Она прошла мимо меня, шлепая мокрыми ногами по отскобленным до желтизны, некрашеным половицам, и скрылась во внутренней комнате, в которой я еще не был. Не то что бы она меня туда не пускала. Скорее не приглашала и всегда притворяла в нее дверь.
Спустя несколько минут, Марфа Оковна вернулась в горницу, переодетая в одно из новых платьев, яркой советской расцветки, и села на лавку по другую сторону окна.
— Редки нынче дожди, — сказала она, наблюдая, как растекаются ручейки из переполненных луж.
Меня в данный момент эта проблема не интересовала.
— Вы что, с животными умеете говорить? — осторожно спросил я.
Она удивленно посмотрела на меня, так, как будто бы я сказал глупость.
— Не велика мудрость.
— Так уж и не велика, — не согласился я. — Я вот не умею, да и никто из тех, кого я знаю, не умеет.
— А ты пробовал?
— Где мне пробовать? Я лося на воле второй раз в жизни увидел. Первый раз несколько лет назад, ехал на машине, а он вдруг на шоссе выскочил. Второй — сегодня.
— Значит, говорить не пробовал, но знаешь, что не умеешь. У тебя собака есть?
— Сейчас нет, раньше была.
— Ты с ней разговаривал?
— Разговаривал.
— Она тебя понимала?
— Простые вещи понимала, а сложные, понятия разные, нет, — сказал я и подумал, что абстрактные понятия плохо поймет и сама Марфа Оковна.
— Ты-то сам ее понимал?
— Пожалуй, — согласился я.
— Ну, а я их понимаю, зверей всяких, и они меня.
— Так собака — домашнее животное, она с человеком живет, в его делах как-то участвует, а дикие звери — совсем другое.
Марфа Оковна задумалась, аргументы, видимо, не стазу пришли в голову. Наконец нашла ответ:
— Домашняя скотина живет за хозяином, и ей много знать не надо. А дикий зверь сам себе голова, ему без ума погибель. Ему и от хищника надо спастись, и от человека, опять же, прокормиться, деток вырастить. Он конечно про твой песенник, — она кивнула на транзистор «Пионер», — не поймет, или как огород сажать, а про лес много понимает.
— Погодите, — остановил я ее, — что у них ум есть, инстинкты — это понятно, никто не спорит… Мне неясно, на каком языке вы с ними говорите, — на русском?
— Я один язык знаю, наш. На нем и говорю.
— А лось с вами на каком языке говорит?
Кажется, Марфа Оковна все больше удивлялась моей тупости.
— На каком он может говорить? На лосином… А волк — на волчьем.
— И вы их понимаете?
— А что там понимать? Конечно, понимаю.
— Это все какая-то фантастика!
— Чего все это? — переспросила она, не поняв иностранного слова.
