Серебряный внимательно слушал.
— Глупость какая-то, истерика, — неуверенно пробормотал Шон.
— Что-то подобного за ливонцами в последнее время не водилось. Нет, тут что-то иное.
Назгул спросил у замолчавшего воеводы:
— Где Кестлер-то?
— Не магистр нынче верховодит у псов-рыцарей, — был ответ. — Рыцарь Фелькензам, тот, что наши отряды посек,
— Мне все едино, «филькинзам» какой, или чертова мать. Армия орденская где?
Видимо, ангмарец все же перегнул палку. В глазах Серебряного полыхнуло пламя — не привык он, чтобы какие-то безвестные атаманы в таком тоне с ним разговаривали.
— Тебе-то зачем, служивый?
— По-моему, — сказал назгул, — каждый солдат, тьфу ты, каждый воин должен знать свой маневр.
Серебряный неожиданно улыбнулся.
— Дельный совет у нас вышел. Мудрое слово твое я попомню, да и Курбскому донесу.
«Спасибо Александру Васильевичу», — подумал назгул.
Сняв с пояса изящный кинжал, воевода воткнул его в дерн за пределами своей схемы.
— Сюда спешит этот Фелькензам, будто бесы его подгоняют. К Тирзену рвется.
— А что, там медом намазано?
— Городишко никчемный, блошиный рынок да немецкие хибары.
— Так в чем сыр-бор?
— Чудно говоришь ты, боярин, — князь вздохнул, — словно басурман какой, уж не гневайся.
— Есть маленько, — сам себе под нос буркнул ангмарец.
— Спешит рыцарь с войском к Тирзену, ибо только в чистом поле силен немец. Здесь — холмы, там — леса, право крыло в реку упирается. Негде разгуляться псам-рыцарям в бронях тяжелых. А перед самим городом ровное полюшко, луга и никаких оврагов или рощ, словно небеса уготовили место для сечи богатырской.
«Понятно, почему спешат наши полки головные, — подумал Шон. — Проскочить поле и навязать этому рыцарю Фильке бой в лесистых холмах, где он расшибет себе лоб о стрельцов».
— Значит, — ангмарцу стал очевиден нехитрый замысел врага, — эти несколько сотен хотят ударить нам в тыл, внести сумятицу, задержать продвижение. Ударят, отойдут в леса. Пока мы стянем силы и задавим их — Фелькензам уже выстроит в поле свою броню.
Серебряный одобрительно похлопал его по плечу.
— Нам недосуг рубиться в лесах с малой вражьей дружиной, а потом подставлять людишек под удар «кабаньей головы» рыцарей. Посему мое тебе слово — бери свой отряд, засечников сколько надо, и сделай так, чтобы полки и пушечный наряд прошли дальше без задержки.
Ангмарец и Шон переглянулись.
— Две сотни дашь, князь? — быстро спросил руководитель Чернокрылого Легиона.
— Две не дам, — столь же быстро выпалил воевода. — Три дюжины засечников своих, да сотню из Старой Русы.
— Плюс легионеры да спешенные черкесы, — прикинул назгул. — Негусто выходит.
— Я не прошу всех ворогов истребить и головы мне их к шатру прикатить, — одними губами усмехнулся Серебряный. — Не дай им смешать полки и до пушек добраться. А там я Фелькензаму трепку задам в холмах, и останутся эти залетные воры одни-одинешеньки.
— Задача ясна, — Шон встал. — Княже, дозволь к воинам идти, в дорогу снаряжаться.
— Ступай, служивый, — Серебряный перекрестил его в спину. — Заместо вас дозором пойдут казаки Аники.
— Аника-воин? Князя Басманова человек, — обрадовался назгул. — И он здесь?
— Он не княжий человек, а сам себе человек, — покачал головой Серебряный, видимо, удивленный тем обстоятельством, что они знакомы. — Знавал я его на югах. Лихой и лютый воин. Угрюмый, но верный.
Характеристика была куда как точной. Именно таким и виделся ангмарцу атаман — угрюмым, но верным.
— А сам князь?
— Он в златоглавой измену корчует каленым железом, — сжал кулаки Серебряный. — Не меньше нашего для государя и Руси делает.
В который уже раз задумался назгул о предопределенности. Можно ли повернуть ход истории? Или поражение в Ливонской войне неизбежно, словно кариес?
А если шальная стрела срежет Стефана Батория? Или не ввяжутся Дания со Швецией в вековой конфликт между славянами и немцами?
Ответа не было.
— Вижу, тяжкую загадку задал я тебе, воевода, — заметил странное оцепенелое состояние собеседника Серебряный. — Не возьмешься? Я пойму, другого верховодить поставлю. Вам и так возле Рингена и по дороге назад перепало лиха.
— Нет уж, — сжал зубы ангмарец, — давай людишек, князь, и забудь про залетных воров. Лети вперед, вбей Фелькензаму зубы в глотку. За воинов Игнатьева-Русина и боярина Репнина, за уничтоженные гарнизоны и позор прошлого года.
Князь поднялся.
— Жив ли буду, или разнесут волки да вороны кости по полям — все одно услышит государь о победе над орденской силой. Давно пора покончить с Ливонией. Будь по-доброму, тем еще летом испустило бы дух гнездо тевтонское.
Назгул все же не удержался. Больно тяжело было смотреть на человека, свято уверовавшего, что «еще напор — и враг бежит», конец войне, Русь на Балтике, поют сердца!..
— А что у ляхов делается и литвинов?
— Почто пытаешь? — нахмурился воевода.
— Ведь их совсем не порадует, что мы у моря утвердимся, когда ордену шею скрутим.
— А кто об их радости печется? Только изменщики государевы. Помаются, полают, да хвосты прижмут.
«Эх, слабовата разведка в России, — вздохнул назгул. — Или сильна она у Батория. Ведь скрыл, шельмец, подготовку к войне. А начни я разглагольствовать на эту тему — сразу на дыбу вздернут. Откуда, мил человек, у тебя такие точные сведения о положении дел у братьев-славян? А откуда ты вообще знаешь про пока еще мало кому известного трансильванского магната? И не поможет ни папа Сау, ни ссылка на школьный курс истории. Сгнию в недрах Разбойного приказа, откуда даже Басманов не вытащит».
Басманов… Назгул опять задумался об их благодетеле.
Этот верно чует недоброе, мучительно вглядывается в творящееся вокруг польско-литовского трона копошение. Но и он вряд ли представляет себе хотя бы отдаленно контуры будущей катастрофы.
«Как бы извернуться и перекроить все по-другому? Ведь и нас в истории не предусмотрено. Или — мы „были“? Разве найдут археологи двадцатого и последующих веков наши могилы? Да и чем кости легионеров будут отличаться от костей других павших в полувековой ливонской эпопее? А парочку пластиковых расчесок и мою зажигалку могут не найти или резонно принять за деталь „более позднего культурного напластования“.
— Пес с ними, с литвинами, — сказал ангмарец. — Когда люди подойдут?
— На заре Аника явится. А следом и сотня с засечниками.
Вскоре князь Никита Романович Серебряный отправился навстречу великой славе.
