Несмотря на хищное выражение лица, в обычной обстановке Рагнар производил впечатление добродушного, обходительного человека — радовался удачным шуткам, внимательно выслушивал собеседников, улыбался приветливо. Роста он был чуть ниже среднего, телосложение имел обыкновенное, придавал большое значение своему гардеробу — одет был всегда просто и элегантно. Говорили, что в юности он участвовал в походах норманнов в Италии, и два года провел в Константинополе в качестве члена Варангской Охраны. Проверить все это было совершенно невозможно. Наверняка знали только лишь, что состоял он приближенным Эймунда до самой смерти последнего, а затем, когда, казалось, влияние Неустрашимых вот-вот сойдет на нет, неожиданно сплотил Содружество, путем убеждений и угроз заставил Совет назначить на освободившиеся шесть мест из девяти своих людей (а как эти места оказались свободными — об этом боялись не то, что болтать, но даже думать), и ввел строгий контроль над денежными поступлениями. Бесшабашный вояка Эймунд и выскочка-карьерист Константин запросто терпели большую степень вольничания в рядах, памятуя о старых варангских традициях, отзываясь почтительно о старшем поколении, торжественно понижая голос, когда речь заходила о Рагнхильд — вдохновительнице Содружества. Рагнар оставил от традиций лишь видимость — Неустрашимые подчинялись ему, и только ему, земли и деньги получали только по его приказу, убивали и оставляли жить по его приказу, вели переговоры с властителями по его приказу. Вербовка и контроль новых членов Содружества поставлены были на деловую основу — воеводам и землевладельцам обещали и даже предоставляли блага, но горе тому, кто, посвященный в секреты Содружества, желал из него выйти — по приказу Рагнара семьи изменников уничтожались целиком. Возможно, не все изменники на самом деле являлись таковыми. Зато лояльность оставшихся в живых укреплялась тем больше, чем суровее преследовалась измена.
— Как здесь с женщинами? — делово осведомился Бьярке, обнимая Рагнара. — Я давно не был с женщиной.
— Плохо, — сокрушенно сказал Рагнар.
— Что, опять Лиф постарался? — раздражаясь картинно, спросил Бьярке.
— Лиф, и еще кое-кто.
— Это свинство, — возмутился Бьярке. — Город в двух шагах, непотребных девок в каждом третьем доме по две, а ему обязательно нужно чужих жен лапать поблизости.
— Увы.
— По ягоды бабы ходили, небось?
— Кто их знает, может и по ягоды. Лес густой. Может встречались с кем-то. Садись. Вот тебе кружка, Бьярке.
В кружку полилось италийское вино.
— Да, — сказал Бьярке, осушив кружку. — Скажу я тебе так. Люди стоят на хувудвагах.
— В Земле Новгородской?
— По всем Годарикам. От Новгорода до Киева.
— А Судислав?
— Готов. Примет власть, как только его привезут в Киев.
— Константин?
— Слухи не оправдались. Казнен пятнадцать лет назад.
(Время от времени слухи о том, что Константин жив, либо прощен Ярославом, либо сбежал и действует, имели хождение среди членов Содружества — дозволенная оппозиция. Многие тайно считали, что лучше уж Константин, да хоть сам Калигула, чем Рагнар).
— Зоэ?
— Не окажет сопротивления. Южане пройдут беспрепятственно.
— Сами южане как?
— Согласны в принципе, но настаивают на переговорах — после того, как схватят Ярослава, но до усмирения Киева.
— О чем будут переговоры?
— А как ты сам думаешь?
— Я думаю, что о Киеве, — сказал Рагнар, улыбаясь. — Вернее, о работорговле в Киеве.
— Я тоже так думаю.
— Киев им отдавать нельзя.
— Само собой.
— Неприятные, небось, люди?
— Те, каких я видел — очень неприятные.
— Хорошо. Заберут себе Консталь…
— Как?
— Новгородское словечко, — сказал Рагнар. — Понахватался я, когда в Новгороде жил полгода. Константинополь.
— Понятно.
— И все прилежащие земли.
— До Киева. Не слишком ли просторно им там будет?
— Не слишком.
— Позарятся и на Киев со временем.
— Не думаю.
— Почему?
— Видишь ли, Бьярке, кампанию мы начнем, я надеюсь, скоро, а на дворе сентябрь.
— И что же?
— Коли помощь фатимидов нам понадобится… то помогать они нам будут в ноябре, а то и в декабре. Присыплет их киевским снегом, треть околеет от мороза, остальные, стуча арабскими зубами, прихватят две дюжины рабов с торга, вернутся в Консталь и скажут, что Киев им не надобен.
— Остроумно, — заметил Бьярке. — А что, дорогой кузен, с этой страной?
— Которой?
— Вот этой, в которой мы сейчас находимся?
— Сложнее, кузен. Еще вина?
— Да.
Рагнар подлил Бьярке в кружку.
— Здесь и страны-то нет толком, — сказал он. — Одни герцогства, и при этом местный правитель склонен их дарить своим родственникам. Сперва нужно, чтобы Франция объединилась и перестала объявлять сама себе войну. Даже покойный Хайнрих не требовал, чтобы Робер, или Анри, клялись ему в верности. Тоже ждал объединения. А оно не пришло. Нормандия под руководством восьмилетнего Гильома — сплошь церковная. Как и Париж. Да и нет здесь сейчас ничего такого, что могло бы нам понадобится. Думаю что если от Сигтуны до Киева будут наши территории, этого хватит, чтобы свалить Империю. А когда свалим, Франция сама прибежит.
— А Италия?
— А Италию возьмут себе халифы.
— Не жалко?
— Нисколько. Рим — тот же Иерусалим. Те же мысли, те же разлагающие понятия, тот же всепрощающий единый конунг всех и вся на небесах, и так далее. Пусть поживут под халифами, это пойдет им на пользу.
— Все-таки Рим.
— А что — Рим? — удивился Рагнар.
— Бывшая столица Империи.
— Видел я эту столицу. Пылища, грязь, а кругом развалины.
— Символ.
— Ты, Бьярке, слишком много путешествуешь, и мысли у тебя стали какие-то вязкие, немужественные. Твой символ, Бьярке, это сверд и полумесяц. Понял?
— Да. Я просто устал с дороги, прости.
— Вижу.
— Мария здесь?
— Не терпится тебе на нее посмотреть?
— Не скрою, хотелось бы. Единственная фемина осталась среди Девяти. За что ее так любят, как ее терпят — что-то в ней есть, наверное.
— Есть.
— Что же?
Рагнар оценивающе посмотрел на Бьярке. Уж не думает ли этот человек, что я его произвел в фавориты? Откровенничать с ним собрался?
— Умеет вовремя сказать что-то нужное, — сухо сказал он. — Когда мы в наших планах забираемся высоко и земли под ногами не чувствуем, и взгляды наши обращены к солнцу…
— Да?
— Тут она и скажет что-нибудь.
— Что же?
Настырный какой, подумал Рагнар. Нужно будет поставить его на место в ближайшее время.
— Что-нибудь такое, что сразу все замолкают и задумываются, — сказал он. — И поэтому некая степень здравого смысла все еще существует в наших… планах… иначе…
— Да?
Ишь ты, понукает, подумал Рагнар.
— Иначе мы бы давно зарвались, как зарвались во время оно Эймунд и Константин, и судьбы их и наши оказались бы сходны, — улыбаясь, сказал он. — И было бы грустно, Бьярке. Умную женщину найти очень трудно, но коль скоро нашел — береги ее, обхаживай… ублажай…
— Это мудро сказано, Рагнар.
— Да, возможно. Вот и утро. Через два часа все соберутся, ты поспал бы пока, Бьярке.
— И то верно.
Бьярке действительно очень устал, и завалился спать на сене в углу, и стал посапывать вполне убедительно. Рагнар некоторое время посидел рядом на шезе, о чем-то думая, а затем вышел из мезона. Бьярке поворочался, помычал, и стал ждать, сжимая под сленгкаппой рукоять кинжала. Сам Рагнар давно уже не опускается до наказания изменников, посылает кого-нибудь — как вот Бьярке давеча послал в Полонию… Но нет — прошел час, а в мезоне никто так и не появился. И Бьярке уснул.
Через два часа восемь мужчин и одна женщина собрались в самом большом из брошенных домов. Двое из девяти были возбуждены каким-то событием, сведениями о котором им не терпелось поделиться с остальными.
— Говори, Свен, — Рагнар кивнул.
— Друзья мои, это небывалая удача, просто небывалая! Папа Римский в Париже!
— Ну!
Все обрадовались, или сделали вид, что обрадовались — кроме женщины.
— Где он остановился? — спросил кто-то.
— Не поверите — в «Ла Латьер Жуайез»!
— Что ж тут удивительного!
— Надо послать пять-шесть человек, срочно. Пусть свяжут и доставят.
Рагнар промолчал.
— Куда это вы собрались его доставлять? — спросила женщина.
— Сюда, конечно.
Женщина, казалось, была чем-то раздражена, посторонним, чем-то, что не касалось собственно текущих дел.
— Зачем? — спросила она.
Все удивились. То есть как это — зачем? Один из главных наших врагов — у нас в руках!
— И что же вы будете с ним делать, когда сюда привезете?
