Мой отряд движется то впереди, то рядом, то позади англичан. Становится все холоднее, особенно в горах, где мы сейчас находимся. Климат во второй половине четырнадцатого века намного холоднее, чем будет в этих местах в начале двадцать первого. Конец ноября, а здесь уже выпал снег и не растаял. На ночь мы обычно останавливаемся в каком-нибудь городе или замке, где нас встречают очень хорошо. Большинству англичан приходится ночевать в поле. Мало того, что они мерзнут, так еще и голодают. Соответственно, и дисциплина катастрофически ухудшается. Солдаты отказываются слушать командиров, небольшими группами уходят из колонн, чтобы раздобыть съестное. И натыкаются на небольшие отряды французской армии, которые в плен берут только рыцарей.
Последние два дня мы двигались впереди англичан. Добравшись до очередного пересечения дорог, я подумал, что пора бы как-то разнообразить наш поход. Убивать голодных солдат стало скучно. Да и взять с них по большому счету нечего. Я решил оторваться от вражеской армии на день пути и подготовить для нее сюрприз. В двух узких местах по обе стороны от очередного перекрестка подрубили деревья и приготовили камни, а возле него устроили засаду. План мой был прост. Обоз англичан следовал в начале арьергарда, который обычно отставал на пару километров от второй колонны. Весь обоз нам не по зубам, но часть его отхватить можно и нужно.
Я расположился на склоне горы над дорогой. Переминаюсь с ноги на ногу под высоким дубом, чтобы согреться. Температура около ноля, но дует холодный, пронизывающий ветер. Конь привязан рядом. Он скубет сухую бледно-желтую траву, которая торчит из снега. На дороге снег смешали с грязью, превратили в светло-коричневую кашу, а здесь, между деревьями, он лежит слоем толщиной сантиметров пять. Ниже меня полтора десятка бойцов прячутся за подрубленными деревьями. Еще столько же арбалетчиков на противоположном склоне ждут мой приказ. По дороге медленно ползут груженые арбы, запряженные волами. На каждой по два англичанина. Сидят, закутавшись в плащи и тесно прижавшись друг к другу. Они не похожи на бойцов победоносной армии.
Вот из-за поворота долго не появляется следующая арба, в колонне образуется брешь. Я машу рукой — и на дорогу падет длинная сосна, перегораживает проезжую часть. Ездовые арбы, последней проехавшей мимо этого места, даже не оборачиваются, чтобы посмотреть, что случилось. Их волы продолжают месить светло-коричневую грязь, двигаясь к перекрестку. Отставшая от них метров на пятьдесят арба останавливается перед упавшей сосной. Волы принюхиваются к хвое, решая, наверное, не пожевать ли? Оба ездовые тупо смотрят на упавшее дерево, но слезать с арбы не желают. Следовавшие за ними тоже останавливаются и чего-то ждут. И я жду, когда передняя часть обоза окажется на перекрестке и остановится, потому что впереди дорога тоже завалена. Оттуда доносится звук горна — три продолжительных сигнала.
— Валим! — командую я.
На дорогу падают остальные подрубленные деревья, перегораживая ее основательно. По возничим остановившихся рядом с нами арб летят болты. Уцелевшие англичане спрыгивают на землю и, прячась за арбами, бегут назад.
— Уходим! — командую я, отвязываю коня и сажусь на него.
Мы спускаемся на дорогу и направляемся в сторону перекрестка. Впереди еду я на коне, за мной вышагивают арбалетчики. Движемся, не спеша. Погоня за нами будет не скоро. Зато навстречу бегут четверо англичан. Нас принимают за своих.
— Засада! Засада! — кричит бегущий первым, мужчина лет тридцати, который придерживает левой рукой полу длинного шерстяного плаща.
Он замечет арбалетчиков, идущих за мной, останавливается. Его соратники замирают рядом с ним. Поняв, что мы не англичане, мужчина озирается по сторонам, а потом произносит:
— Я сдаюсь! — и отпускает полу плаща, которая нижним краем касается складки грязи на дороге.
Я молча проезжаю мимо него и остальных англичан. Слышу, как сзади меня арбалетчики рубят всех четверых фальшионами. Крики боли, ругань на английском — и всё.
Вскоре мы догоняем хвост передней части обоза. На передке уже сидит арбалетчик, погоняет волов. На обочинах дороги валяются трупы. С них сняли всё, даже рубахи. Я подъезжаю к арбе, смотрю, что она везет. Сверху лежала лодка с остовом, сплетенным из ивы и обтянутым кожей, типа каноэ, только шире. Англичане используют их не для переправ, а для постановки рыбацких сетей. Ловят рыбу в прудах, озерах, реках, которые попадаются по пути. Сеть лежала рядом. Она была влажная, хотя в последние два дня водоемов для рыбалки не было. Рядом с сетью находился большой медный котел, закопченный снаружи. От него шел запах дыма и подгоревшей овсяной каши. Впрочем, на счет овсяной я могу ошибиться. Рядом с котлом располагались ручная мельница и духовка для выпечки хлеба, под которыми лежали перевязанные пучки стрел, в каждом с сотню. На перекрестке арба повернула направо, вслед за остальными.
— Сколько всего? — спрашиваю я Хайнрица Дермонда, который командует движением транспорта на перекрестке.
— Сорок шестая, — отвечает саксонский рыцарь.
Мы едем вслед за захваченным обозом километра полтора, после чего останавливаемся на месте следующей засады. Эта на случай погони. Я, правда, сильно сомневаюсь, что таковая будет. Первые две колонны, когда узнают, что случилось, будут уже далеко, вряд ли захотят возвращаться, а третьей, после того, как расчистит завалы, надо будет догонять их и отбиваться от наседающих со всех сторон французов. Арбы под командованием Мишеля де Велькура движутся дальше, а две сотни арбалетчиков занимают позиции на склоне горы, поросшей лесом. Я с рыцарями и оруженосцем Анри де Халле останавливаемся в ложбине рядом с дорогой. Для нас разводят костер, на котором мой слуга Тома начинает разогревать копченый свиной окорок. Нарезав большими ломтями окорок и хлеб, нанизывает их по очереди на палочки, которые втыкает одним концом в землю и наклоняет к огню. Жир будет вытекать из сала и пропитывать хлеб. Очень романтичное блюдо.
— Я думаю, тысячи на полторы ливров взяли, — говорит Хайнриц Дермонд.
После женитьбы деньги стали значить для него больше, чем даже оружие. Я давно уже не видел, чтобы он развлекался с двуручным мечом.
— Не меньше, чем на две, — не соглашается Ламбер де Грэ.
После чего оба замолкают. Наверное, подсчитывают, сколько им перепадет.
Анри де Халле тоже молчит. Ему, как оруженосцу, не положено встревать в разговор рыцарей, только отвечать на вопросы, если зададут. Пожалуй, пора его и второго оруженосца посвящать в рыцари. Чтобы разговоры у костра были продолжительнее и содержательнее.
13
В середине декабря мы довели потрепанную и вымотанную английскую армию до города Бержерака, который пока принадлежал им. Там и попрощались. Коннетабль Франции и герцог Анжуйский разместились на зиму в графстве Перигор. У них были на это особые причины. В последнее время между нашей армией и английской засновали переговорщики, которых возглавлял архиепископ Руанский. Прислал легатов Папа Римский Григорий Одиннадцатый, чтобы добились заключения мира между двумя христианскими королями. Поскольку Григорий был ставленником французской короны, не удивлюсь, что подсказали ему эту мысль из Парижа. Французы не только отвоевали все, что потеряли по позорному мирному договору после поражение под Пуатье, но и отхватили изрядный шмат английских территорий на материке. Пора было остановиться, пережевать проглоченное. Тем более, что обе стороны устали от многолетней войны. Переговоры шли трудно. Англичанам не хотелось юридически закреплять такие потери, а у французов не было веских причин отказываться от завоеванного.
С моим отрядом расплатились по контракту и разрешили отдыхать до лета, то есть, до Пасхи. Две сотни бойцов считались на службе в гарнизонах Ла-Рошели и пригородах, поэтому вместе со мной последовали туда, а остальные разъехались по другим городам. Им было, на что провести зиму. Этот год был не самым удачным на трофеи, но каждый рассудительный арбалетчик обеспечил себя не на одну зиму. Мы скакали весь световой день, чтобы успеть домой до Рождества. Даже самые отъявленные богохульники два раза в году — на Рождество и Пасху — обязательно ходили в церковь исповедаться и причаститься. Эти два праздника как бы очерчивали границу мирной, домашней жизни. На Рождество благодарили за то, что не погибли и обогатились летом, а на Пасху просили заступничества и хорошей добычи в предстоящей летней кампании.
