— По ночам в тиши, я пишу стихи… Кто сказал, что пишет каждый в девятнадцать лет?.. — пьяно продолжал Иоаким. — В каждой строчке только точки после буквы «эл»… Ты поймешь конечно все, что я сказать хотел… Сказать хотел и не сумел…
Роджер хохотал, уже не стесняясь. Туркополы повизгивали от восторга. Козма тоже не удержался — прыснул.
— Ты говорил: не понравится! — весело заметил Иоаким, закончив, хотя Козма ничего такого не говорил. — Сейчас еще урежу!
— Только не про ветку, что ветер клонит!.. — попросил Козма. — Не переживут…
Иоаким урезал другое. Он бренчал по струнам совершенно невпопад, закатывал глаза, выкрикивая:
— Я с тоской смотрю на бархан, вглубь песков ушел караван, злой самум заносит пески, Но всегда и везде помни ты…
«Зачем я ему каракаоке дарил?! — вздохнул Козма. — Даже здесь не отдохнуть…»
— Я буду ждать тебя возле пальм у трех дорог, — надрывался Иоаким, — знаю я, вернешься ты, как ни был путь далек. Не стану верить я ни в судьбу, в грозный рок, все равно дождусь тебя возле пальм у трех дорог…
Роджер от хохота сорвался на икоту, туркополы упали на четвереньки, исступленно хлопая ладошками по каменному полу, смеялись девушка и Ги, только Иоаким сохранял сосредоточенно-лирическое выражение лица. По всему было видно, что петь ему жутко нравится. Закончив гнусавить, он встал и потянулся.
— Сплясать бы!
— Лучше пригнись! — посоветовал Козма. — Вытянулся, дылда! Получишь стрелу в башку!
— Не-а! — покрутил головой Иоаким. — Угол большой — вчера проверяли. Зубцы закрывают надежно — с умом люди строили.
Словно подтверждая его слова, высоко в небе пропела стрела и сиганула в неизвестность.
— Злобствуют! — заключил Иоаким. — Пение мое услышали. То ли еще будет! Теперь ты! — протянул он Козме инструмент.
— Что за чудо? — сказал Козма, рассматривая его. — Ладов нет, одни струны.
— Они сказали «баглама», — кивнул Иоаким на туркополов.
— Побагламим…
Козма пощипал струны, подтянул колки, настраивая звук, затем попытался взять несколько аккордов. Инструмент ответил недовольной какофонией. Козма вздохнул и попробовал перебор. Отсмеявшаяся публика смотрела на него с жадным ожиданием.
— Требуете продолжения банкета? — весело сказал по-русски Козма. — Будет! Это был первый акт морализонского балета. Раз вам нравится караоке…
Эти глаза напротив калейдоскоп огней.
Эти глаза напротив ярче и все теплей.
Эти глаза напротив чайного цвета.
Эти глаза напротив что это, что это?..
Бархатистый звучный баритон выводил слова мягко и задушевно, точно попадая в тон. На площадке притихли. Только Иоаким не пожелал быть просто слушателем. Подлетел к девушке и протянул руку.
— Леди?
— Я не леди, — зарделась та. — Стелла!
— Звездочка, значит… Идем танцевать, Стелла!
— Я не умею под такую музыку.
— Уметь тут нечего!..
Иоаким бесцеремонно взял Стеллу за руку и вывел на середину площадки. Обнял ее правой рукой за талию, левую заложил за спину. Девушка приподняла подол длинного платья, и они вдвоем плавно закружились в такт сладким словам песни.
Эти глаза напротив пусть пробегут года
Эти глаза напротив, сразу и навсегда
Эти глаза напротив и больше нет разлук
Эти глаза напротив мой молчаливый друг…
Стелла и в самом деле мгновенно освоилась: кружилась, мягко шаркая по камням кожаными подметками сапожков. Иоаким вдобавок постукивал каблуками. Туркополы притихли, время от времени цокая языками.
Роджер глянул на Ги. Тот, повернувшись спиной к зубцам, во все глаза смотрел на танцующих. Лицо оруженосца шло красными пятнами.
«Совсем ошалел мальчишка от ревности! — сердито подумал Роджер. — Еще бросится! Иоаким, прихлопнет его как муху! Подобрали себе беду…»
Но Ги сдержался. Козма кончил петь, Иоаким отвел Стеллу к ее мешку и церемонно раскланялся.
— Кто еще споет? — спросил весело.
— Можно я? — воскликнула раскрасневшаяся Стелла.
Иоким забрал инструмент у Козмы и отнес его девушке.
— Умеешь?
— Это мой саз, — ответила Стелла. — Они его у нас забрали. Больше нечего было…
Площадка притихла. Стелла перебрала струны и, быстро работая колками, вернула инструменту лад, сбитый Козмой.
Юный рыцарь в землю Палестины за море собрался,
Его воля Господня путями благими вела,
Юный рыцарь с семьею своею навек попрощался,
Он мечтал о победах, но доля была тяжела…
Голос у Стеллы оказался странно низким, даже с легкой хрипотцой. Но это только придало очарование неизвестной балладе. Стелла вдруг резко ударила по струнам, голос ее взмыл, зазвучав яростно и страстно:
Как блестит его щит, и доспехи на солнце сияют!
Рукоятку меча твердо держит стальная рука!
Он копьем и клинком сарацинов как вихрь побивает!
И его добрый конь топчет мертвое тело врага…
Козма сглотнул, пораженный: не ждал такой силы от девочки. Не ждали, похоже, и другие. Лицо Роджера застыло, даже Иоаким угомонился, потрясенно пристроившись на своей кошме.
Юный рыцарь пред Гробом Господним приносит обеты,
В черный плащ одевает его сам магистр-отец,
Белый крест лег ему на плечо — лучше счастия нету,
Он монах-иоаннит, он защитник Господних сердец…
Стелла снова грянула припев:
Как блестит его щит, и доспехи на солнце сияют!
Рукоятку меча твердо держит стальная рука!
Он доспех сарацина ударом одним пробивает!
И его добрый конь топчет мертвое тело врага…
Две капли выбежали из уголков глаз Роджера и проторили дорожки по щекам и исчезли в бороде. Но рыцарь не заметил этого, обратившись в слух.
Годы, словно ветра, над пустыней, свистя, пролетели,
И как крест на плече стала белой его голова,
Саранчою враги на страну короля налетели,
Но пока рыцарь с нами и вера Господня жива!
Голос певицы заполонил все, проникая в каждую клеточку потрясенных слушателей.
Щит изрублен, доспехи избиты и меч зазубрился,
Но все также крепка и надежна стальная рука,
Боже дай ему силы за Землю Святую вступиться!
Пусть Господень престол над Левантом сияет всегда!..
Стелла всхлипнула и замолчала. На площадке воцарилось молчание. Первым нарушил его Роджер.
— Кто сочинил сирвенту? — спросил хрипло.
— Я, — тихо ответила Стелла.
— Кто рассказал тебе о рыцаре?
— Отец. Он служил в крепости ионитов на краю пустыни. Отец очень любил своего комтура и часто вспоминал его. Много лет назад отец отличился в бою, и ему пожаловали земли недалеко от Иерусалима. Он женился, завел семью, но господина своего не забывал…
