– Нова, ты тут?
Я вздрагиваю – за дверью слышится голос Делайлы, а потом стук.
– Ты что, сама с собой разговариваешь? – спрашивает она. – Или кино в туалете записываешь? Ну, это уж совсем ни в какие ворота не лезет.
Я торопливо выключаю камеру, встаю, вешаю полотенце обратно на вешалку и открываю дверь.
– Вообще-то, я просто в туалет пошла. – Я показываю через плечо на унитаз. – Для этого они и существуют.
Делайла показывает мне язык и приподнимается на цыпочки, чтобы заглянуть через мое плечо.
– Ты точно тут ничего такого не делала? А то у меня чувство какое-то нехорошее.
Я качаю головой, делаю ей знак, чтобы посторонилась, и выхожу за дверь.
– Делайла, ты уже испытываешь нашу дружбу на прочность. Серьезно.
– Ну, может быть, – говорит она с подозрением в голосе, однако пожимает плечами и идет по коридору, ведя пальцем по стене. – Ну и что ты ему сказала?
– Кому? – Я иду за ней и считаю трещинки в панелях на стене.
Подруга выгибает шею и оглядывается на меня через плечо:
– Куинтону. Дилан говорит, он три дня просидел у себя в комнате, а тут вышел. И к тому же внезапно согласился ехать на концерт.
– Я его просто попросила, – небрежно пожимаю я плечами. – И он сказал – хорошо.
Делайла смотрит на меня недоверчиво, останавливается в конце коридора, сгибает ногу в колене и поднимает ее, чтобы застегнуть ремешок сандалии.
– Гляди, осторожнее. – Она опускает ногу, одергивает подол кожаной юбки. – С такими парнями, как Дилан и Куинтон, встречаться нелегко, да они, скорее всего, сами и думать не будут, что с тобой встречаются.
– Ты бы сама своих советов послушалась, – говорю я негромко, стряхиваю частичку пепла, застрявшую у Делайлы в волосах, и она падает ей на руку.
– Я совсем другое дело, Нова, – говорит подруга, стряхивая пепел. – К тому же мама меня растила потаскухой, вот я такой и выросла.
– Делайла… – начинаю я, но она хмурится, и тогда я обнимаю ее одной рукой за плечи и притягиваю к себе. Мы выходим из-за угла.
Куинтона с Тристаном в гостиной нет, а Дилан сидит в обшарпанном кресле перед телевизором. В колонках гремит музыка: «Blue» группы «A Perfect Circle», а на краю пепельницы, стоящей на журнальном столике, лежат два дымящихся косяка с марихуаной. Окна завешаны одеялами, солнечный свет сквозь них не проходит, и комната не проветривается как следует, в ней стоит туман и пахнет дымом.
– Блин, а это что за новости? – спрашивает Дилан, видя нас с Делайлой в обнимку, и глаза у него темнеют. Он сидит закинув ноги в ботинках на стол, на коленях у него газета, а на ней кучка зеленых хлопьев. – И почему я с самого начала не заметил?
Делайла берет со стола стаканчик и швыряет Дилану в голову:
– Не будь таким озабоченным. Хочешь поглазеть, включи порно.
Дилан не успевает уклониться, стаканчик попадает ему в лоб, и что-то из него проливается на кучку марихуаны.
– Блин, Делайла, хорош наглеть, а то вышвырну тебя отсюда, к чертовой матери! – Голос у него резкий, он уже не шутит. Подается вперед, осторожно убирая с колен газету.
Делайла прищуривается, подходит к кофейному столику и становится напротив Дилана, уперев руки в боки.
– Нечего со мной так разговаривать. Я не из тех шлюшек, которые вокруг тебя вьются. Не воображай, что со мной можно делать все, что угодно.
У Дилана еще сильнее темнеют глаза, он кладет газету на стол и поднимается на ноги. На лбу, там, куда ударился стакан, горит ярко-красное пятно.
– А вчера ты совсем другое говорила, – произносит он недобрым тоном, медленно обходя стол, и на шее у него надувается жила. – Вроде бы, если я ничего не забыл, ты прямо-таки умоляла делать с тобой все, что угодно.
– Да! – Делайла оглядывается на меня, лицо у нее каменеет, и она снова переводит взгляд на Дилана. – Я была под кайфом, вот и все. Еще не то могла сказать.
Я прислоняюсь спиной к стене и начинаю теребить пояс платья. Выходит, она мне соврала, но я не собираюсь ловить ее на вранье здесь, при Дилане, который меня сейчас пугает до жути.
Не сводя глаз с Делайлы, Дилан подходит к ней вплотную, сжав кулаки:
– Так вот зачем я тебе нужен? Травки на халяву пососать?
Делайла качает головой, прерывисто вздыхает и осторожно кладет руку Дилану на грудь:
– Ты же знаешь, что это не так.
– Тогда докажи, – говорит он и резко выбрасывает вперед руки – кулаки сжаты, губы вытянуты в резкую прямую линию.
Я думаю, он сейчас ударит Делайлу, но вместо этого Дилан грубо хватает ее за талию и поднимает в воздух. Она чуть заметно напрягается, когда он берет ее под задницу и заводит ее ноги себе за спину. Выходит в коридор, едва не задев меня по пути, и тащит мою подругу с собой.
Мы встречаемся глазами у него за спиной, в моих глазах написано: «Какого черта?»
– Делайла!
Она качает головой и одними губами отвечает:
– Ничего. Подожди меня здесь.
Я не хочу ждать здесь. Я хочу, чтобы Делайла делала то, что ей хочется, а по ее лицу видно, что она не хочет идти с Диланом, но она наклоняется к нему и крепко целует, а потом они ныряют за занавеску и исчезают в коридоре.
Иногда мне за нее так тревожно. Дилан всегда был придурком, но это уже даже для него чересчур. Он что, правда собирался ударить ее и только в последнюю секунду удержался? А если бы на самом деле попробовал ударить, я решилась бы вступиться или нет? Не уверена: я не из тех, кто вмешивается в чужие личные дела. Но может быть, пора. Пора начать жить иначе. Но как выбрать правильный путь? Да и из чего выбирать? Вернуться в школу, выбрать специальность и надеяться, что это сделает меня счастливой?
С телефоном в руке я опускаюсь на диван, смотрю на кучку марихуаны и на косяки, дымящиеся в пепельнице, и думаю, не вынести ли их отсюда – в комнате и так уже накурено. Но мои руки остаются лежать на коленях. Я думаю: каким становится мир, когда покуришь? Каким он становился для Лэндона? Зачем это Делайле? Или Куинтону? Да и Дилану с Тристаном? Что за соблазн такой в этой травке? Или «соблазн» – неподходящее слово? Зависимость?
В памяти всплывает тот день, когда я узнала, что Лэндон курит травку. Нам было по шестнадцать лет, и я была такая наивная: приняла кальян за какую-то скульптуру или вроде того, он ведь все время какие-то чудные штуки делал.
– Не трогай, – предупредил Лэндон, когда я хотела взять кальян с его комода.
– Ой, извини, – сказала я и отступила назад, убрав руки. – Может разбиться, да?
Он негромко рассмеялся: так, как смеялся всякий раз, когда его удивляла моя оторванность от жизни.
– Может, но трогать не надо не поэтому.
Я оглядела его комнату и заметила, что в воздухе висит дым.
– Погоди-ка… это… – Глаза у меня округлились, когда мой взгляд упал на комод. – Это кальян?
Лэндон снова засмеялся, и я совсем растерялась. Он покачал головой, обошел кругом свою неубранную кровать и остановился прямо передо мной. Я вскинула подбородок, встретилась взглядом с его печальными глазами, и он взял мое лицо в ладони.
– Мне нравится, Нова, что ты ничего в этом не понимаешь, – сказал он, проводя пальцем по моей щеке, и вид у него был такой, будто он вот-вот заплачет. – Ты слишком хороша, чтобы знать такие вещи.
– Я понимаю, что это, – возразила я. – Но зачем тебе это и почему я ничего не знала? Я думала, мы все знаем друг о друге.
Лэндон грустно улыбнулся и провел пальцем по моей нижней губе:
– Поверь, Нова, тебе лучше не знать и половины того, что делается у меня в голове. Ты слишком красивая и хорошая. – Он кивнул на кальян. – И для этого тоже.
«Не слишком. Поговори со мной» – так я подумала тогда. Но ничего не сказала. Ничего.
Я моргаю, стараясь прогнать эти мысли из головы, вытираю мокрые глаза, беру двумя пальцами листик марихуаны.
– Кто ты такой, чтобы решать, что мне надо знать, а что не надо? – бормочу я, а в груди все болит – там, где сердце. – Почему нельзя было просто сказать, что происходит, а не решать, для чего я слишком хороша? Почему нельзя было сказать и позволить мне решить самой? Почему ты со мной даже не поговорил, а просто бросил меня? Здесь. Одну. И теперь у меня в голове все время эти долбаные цифры. Я чувствую себя такой потерянной!
Надежда на новый чудесный день разом пропадает, но мне к этому не привыкать. Я уже столько раз пыталась быть как все, улыбаться, чувствовать себя искренне счастливой. Я сижу и злюсь все сильнее, а от этого чувствую себя виноватой, а чувство вины еще больше злит. И вот уже голова у меня идет кругом, и я даже не могу вспомнить, как оказалась в этом кресле.
Сквозь головокружение и мельтешение мыслей я слышу скрип двери, и входит Куинтон. Я бросаю листик на кучку других, но поздно: Куинтон уже заметил. Он открывает дверь шире, смотрит на меня, изогнув бровь, на лице у него написано любопытство.
